Столетняя война

Сражаться без причин, лишь бы сражаться. Этих самых дворян, посвященных в рыцари, или оруженосцев, более или менее уверенных, что их посвятят в рыцари, король сохранит в качестве ядра контрактной армии, даже когда первые случаи панического бегства коммунальной пехоты — в частности, при Креси — убедят командиров королевской армии, что одно только присутствие ополчения на поле боя не гарантирует нового Бувина.

Итак, знать шла на войну, потому что это был ее долг и ее ремесло. Рыцарь приводил с собой людей из своего фьефа — сначала в количестве, пропорциональном размеру фьефа, затем в количестве, указанном в договоре о найме на военную службу (retenue) и пропорциональном обещанной оплате. Это был тот же самый рыцарь, который служил потому, что был обязан и что король созвал всю знать королевства, и которому платили за то, чтобы он оставался в строю сверх положенного срока или привел больше людей, чем положено. Вооруженный вассал превращался в капитана.

Когда опасность была очевидной, легче было менять условия и созывать людей. Налог означал переговоры, уступки, от которых король не мог отказаться, не рискуя нарваться на ответный отказ. Это значило: посредники, местные собрания, более или менее представительные нотабли, наконец, штаты, генеральные или местные. А штаты предпочитали налог, потому что он давал им возможность торговаться, тем самым формируя зачатки политического контроля. Быстро ли, медленно ли собирались воины, но они не торговались. Когда опасность была такова, чтобы отбить у них всякую охоту спорить, король имел все возможности собрать вооруженный арьербан.

Некоторые быстро обнаружили, что война позволяет заработать на жизнь. Это были воины под началом капитана, который платил им подённо. Это были капитаны, которым платил нанявший их принц пропорционально боевому составу, периодически проверяемому. Так, королевские офицеры — маршалы, командир арбалетчиков — выводили войска на «смотры» (montres), на основе которых составлялся протокол, и с ним сверялись при выплате жалований.

«Грамоты de retenue», которые были договорами о найме, часто подробно оговаривали ожидаемую службу и ее финансовые последствия. Так, фиксировали длительность службы, а иногда и ее содержание, суммы жалованья на каждого воина, условия выплаты аванса, который назывался «pret». Ведь воин был не заинтересован в неопределенной выплате после службы, а принц был не заинтересован в неопределенной службе после выплаты. Точно так же при составлении договора фиксировали стоимость «ремонтировки» (restor), которая будет выплачена капитану за коней, вышедших из строя или убитых во время службы, и договаривались о компенсациях за подвиги и добытые трофеи.

И в этом Англия и Франция были удивительно похожи. Может быть, в англо-гасконской армии было чуть больше профессионалов, поскольку Эдуард III едва ли мог ссылаться на непосредственную опасность, требующую пересечь Ла-Манш. Может быть, английские «indentures» были конкретней. Главное, они заключались на более долгий сроки: французам во Франции было легче набирать новых солдат, чем англичанам на вражеской территории заменять выбывших бойцов.

Знать, лишенная возможностей обогатиться, какие некогда давали неисчислимые войны между баронами, горожане без ремесла, крестьяне без земли — вот из кого в основном состояли те «компании» (compagnies) и «руты» (routes), которые воевали за тех, кто предлагал лучшую цену. Но не будем воображать себе сборище социальных маргиналов, знатных бастардов, бандитов, по которым плачет веревка. Армия не была ни свалкой отбросов общества, ни средством продвинуться для храбрецов, рассчитывавших лишь на свои руки.

Исключительно судьба Бертрана Дюгеклена, босяка из благородных, ставшего коннетаблем, поразила современников своей необычностью. Но не стоит преувеличивать, поскольку в Дюгеклене не было ничего от сельского шалопая, а его семья была одной из самых уважаемых. Что же касается знатных бастардов, из которых, как часто писали, формировались армии Столетней войны, точнейшие подсчеты показывают, что они составляли двадцатую-тридцатую часть от численности конных воинов. Было бы неверным обобщать пример Гаскони, где довольно быстро укрепилось представление, что в армии бастард из хорошего рода найдет себе место, какого ему не предоставит родовой фьеф.

Для большинства единственным социальным подъемом — которым не следовало пренебрегать, но который не производил переворота в обществе — был тот, который при Карле V возвел в ранг оруженосцев таких Буало, Бо-Пуалей или Бригандов[22], которые при Филиппе VI остались бы в лучшем случае пешими сержантами.