Столетняя война

В марте 1343 г. король предпринял две операции, финансовая прибыль от которых далеко не компенсировала их пагубных политических последствий. Он решил собрать, несмотря на перемирия, налог в четыре денье с ливра — 4 из 240 денье, составлявших один ливр, то есть 1,7 %, — обложив им продажи и сославшись в оправдание лишь на потребности обороны королевства. Он реорганизовал габель, то есть королевский контроль над торговлей солью, контроль, который обосновывал, но плохо оправдывал обложение налогом этого продукта первой необходимости. Введенная Людовиком X в году, когда шли спекуляции солью, габель поначалу выглядела приемом регулирования рынка, выгодным для потребителей. За тридцать лет все наконец поняли, что это еще один налог.

Оставалось покончить с инфляционным кризисом, в отношении которого никто не сознавал, что это элемент векового развития экономики. Все считали, что монета обесценивается, потому что финансами плохо управляют. Кричали о спекуляциях, даже об измене. Находить козлов отпущения было, конечно, легче, чем лечить болезнь.

На Генеральных штатах, созванных в Париже в августе, Франция еще была представлена целиком — как Франция языка «ок», так и Франция, где для выражения согласия говорили «ойль», «да». Скоро Лангедойль и Лангедок будут собираться по отдельности.

Король сделал им предложение, какое уже делал в свое время его дядя Филипп Красивый: он будет чеканить гроши и серебряные денье, аналогичные монетам Людовика Святого, той «доброй монете» Людовика Святого, на которую ссылались уже почти сорок лет, а Штаты разрешат ему по-прежнему взимать налог с продаж. Таким образом, внушалась идея альтернативы налог-монета, уже представленная во всех провинциальных хартиях 1315 г.: подданные короля за участие в расходах монархии покупают право на твердую монету.

Если бы порча монеты была лишь следствием королевского произвола с единственной целью получить прибыль для казны, такая сделка была бы обоснованной. Но с тех пор как инфляция была связана с нехваткой платежных средств и прежде всего с нехваткой серебра, предложения такого рода стали мошенничеством. Король очень хорошо знал, что сохранить твердую монету не удастся, даже если бы удалось ее восстановить, поскольку баланс рынка ценных металлов был уже не тем, что во времена Людовика Святого. Зато он получал налог.

Из соображений выгоды депутаты Штатов были заинтересованы в твердой монете. Знать, прелаты, бюргеры — все они были кредиторами, собственниками, вкладчиками. Дефляция означала повышение ценности их вкладов. Налог же отягощал всех. Те, кто умел переложить его бремя на других, относились к нему не так враждебно, как к девальвации монеты. Когда пьешь вино из своего виноградника и получаешь учетные проценты, лучше налог на вино, покупаемое в кувшине в таверне, чем слабая монета.

Ведь депутаты были лицами привилегированными. Привилегии имели знать и духовенство, налоги с которых собирали по особому режиму. Привилегии имели бюргеры, которые считались представителями оставшейся части нации и всегда стремились отстоять экономические льготы, предоставленные их городу или ремеслу. Для парижан было особо важно сохранить монополию на торговое судоходство на Средней Сене между Йонной и Уазой и на самих этих реках. Они следили за сохранением своей юрисдикции, распространявшейся на всю экономическую жизнь столицы и области. Они не забывали о своей способности приобретать дворянские фьефы.

Но именно привилегированные лица завидовали друг другу. Привилегия была правом на юридический партикуляризм и правом урезать привилегию другого. Об этом хорошо сказали парижане: