Столетняя война

Исход был еще неясен, когда на горизонте появилась большая армия. Крики радости в рядах англичан, приветствовавших приход Сомерсета, заглохли, когда стало очевидно, что это Ришмон с его тремястами копьями и восемьюстами лучниками.

Опасаясь попасть в окружение, англичане покинули оборудованные ими позиции и выстроились в боевой порядок перед Форминьи. Атака французской конницы под командованием Брезе смяла их левый фланг. Ришмон атаковал с фронта.

В дело вмешались нормандские крестьяне. Они хотели внести свой вклад в победу. Они сделали для этого немало, соревнуясь, кто перебьет больше всадников, выбитых из седла, и лучников, оружие которых не давало им преимуществ в рукопашном бою.

К вечеру 15 апреля Нормандия для Ланкастеров была потеряна. Разгром оказался полным. Тщательно подсчитали убитых англичан — 3774, и хронисты всерьез спорили, сколько было убито французов: пять, шесть, восемь или двенадцать. Коэтиви сделал из этого вывод:

Монсеньора коннетабля послал нам Бог.

В самом деле, без Ришмона англичане имели бы численное преимущество и остались на укрепленных позициях.

Английским гарнизонам больше не приходилось ждать подмоги. Авранш сдался Франциску I, наконец вступившему в войну. Клермон и Дюнуа соединились, чтобы войти в Байё. Для нанесения окончательного удара прибыл Карл VII: 5 июня 1450 г. он расположился у ворот Кана, в Арденнском аббатстве. Была организована осада: Дюнуа встал с юго-востока, со стороны Воселя, Ришмон и Клермон — с запада, напротив аббатства Мужей, Э и Невер — с северо-востока, напротив аббатства Жен. Артиллерия проделала в стене бреши. 24 июня Сомерсет предложил капитуляцию, не дожидаясь бойни, в которую превратился бы штурм. 1 июля Дюнуа принял ключи от города. 6 августа Карл VII совершил въезд, который он ловко связал со всеобщей амнистией, поставив Кан на одну доску с Руаном. Король простил даже купцов из Берне, снабжавших английскую армию. Страница была перевернута. Сомерсет отплыл в Кале.

С продолжением военных действий у Карла VII возникли затруднения. Война не прекращалась с предыдущего лета, и казна опустела. Жак Кёр ссудил сорок тысяч экю. Позже оказалось, что для этого ему самому пришлось влезть в долги.

21 июля сдался Фалез. Там обнаружили Талбота, который еще раз спас свою свободу, пообещав — шел Святой год [103]— отправиться в паломничество в Рим. Через три дня капитулировал Домфрон. Последней английской крепостью был Шербур, для осады которого пришлось использовать всю мощь королевской артиллерии. Братья Бюро установили бомбарды даже на взморье, где на пушки дважды в сутки приходилось надевать кожаные чехлы, чтобы они не пострадали от прилива. Шербур открыл ворота 12 августа.

Англичане отплыли к себе на остров. Ровно год назад, день в день, Дюнуа занял Понт-Одемер. Начав платить армии двенадцать месяцев в году, Карл VII порвал с традиционным циклом набегов и осад, каждый год начинающихся заново. Пятнадцать лет административных, финансовых и военных реформ наконец принесли свои плоды.

Ришмон был назначен губернатором Нормандии, Пьер де Брезе — великим сенешалем. Гильом Кузино стал бальи Руана, Робер Флоке — бальи Эврё.

Франсуа де Сюрьенн — Арагонец — добился, чтобы о его причастности к фужерскому делу забыли. Он присоединился к Карлу VII, честно отослав свой орден Подвязки Генриху VI. Он стал человеком победителя, который нуждался в таких солдатах. Ему нашли дело. В конечном счете Арагонец стал бальи Шартра.

Отвоевание Гиени

В Гиени для короля Франции дела обстояли хуже. Население ничуть не сочувствовало ему. Прагерия не слишком вдохновила баронов играть на руку тому, кто, в отличие от Карла V, уже даже не был их сувереном. Горожане знали, насколько их благосостояние зависит от торговли с Англией; свою враждебность они проявили еще при Карле V. Что касается духовенства, оно объединилось вокруг Пея Берлана. До какой степени нормандцы ощущали себя в оккупации, до такой гасконцы чувствовали себя хозяевами в своем доме. Единственное, за что они упрекали англичан, — за их отсутствие, равнодушие, а не за их присутствие.

Если бы им пришлось выбирать, гасконцы, несомненно, поколебались бы, вставать ли им на сторону короля Англии против короля Франции. Но, по их мнению, вопрос так не стоял. Лондонский король их почти не притеснял, и они боялись, став людьми парижского короля, потерять все. Они боялись королевского фиска, чиновников, говорящих на языке «ойль», судей, пропитанных парижскими обычаями, иностранных гарнизонов. Бордо чувствовал себя отчасти столицей, и бордосцы не хотели отказываться от этого ощущения. Жюрада [104]со времен Черного принца усвоила привычку обходиться без господина.