Столетняя война. Том III. Разделенные дома

С возобновлением войны с Францией политическое влияние постепенно перешло к другому министру короля, Уильяму, лорду Латимеру, который был совсем другим человеком. Латимер был профессиональным военным, который сражался в английских армиях в Шотландии, Франции и Гаскони в 1350-х годах, а затем завоевал репутацию успешного английского капитана в Бретани в 1360-х годах. Латимер вернулся в Англию примерно в конце 1367 года в возрасте тридцати восьми лет с большим личным состоянием и большими амбициями. Вскоре после своего возвращения он был назначен стюардом королевского дома — влиятельная должность, которая давала ему возможность постоянно общаться с королем и контролировать доступ к нему других людей. Когда в 1369 году произошел разрыв с Францией, Латимер бросился в ежедневную рутину военного администрирования со всей энергией и эффективностью, которой не доставало Уильяму Уайкхему. Он постоянно проводил смотры, реквизировал корабли, платил войскам и занимался различными дипломатическими делами, которые клерки Казначейства мрачно называли "тайными делами короля". Если кто и вел непрерывное наблюдение за военными действиями Англии в эти годы, так это Латимер[7].

Но если у английского короля были в общем компетентные слуги, то чего ему не хватало, так это друзей и коллег. Эдуард III пережил большинство соратников, которые помогали ему побеждать французов в 1340-х и 1350-х годах. Уильям Богун, граф Нортгемптон, который командовал его армиями в Шотландии и Бретани, умер во время кампании с королем во Франции в 1360 году. Генри, герцог Ланкастер, самый искусный стратег и дипломат Эдуарда III и, возможно, настоящий архитектор договора в Бретиньи, умер от чумы в 1361 году в течение года после его заключения. Ни одного из шести графов, которых Эдуард III создал в 1337 году в качестве партнеров в своем великом предприятии, не было в живых в 1369 году. В период расцвета партнерство Эдуарда III с английской знатью зависело от определенного личного расположения, щедрого кошелька, великолепного двора и высокой степени доступности короля. Его отношения с молодым поколением были неизбежно более отдаленными. Вакуум, оставшийся в его Советах, так и не был заполнен. Принц Уэльский, который, как наследник Эдуарда III, мог рассчитывать на влияние Генри Ланкастера, был выдающимся полководцем, но человеком слабого политического мышления, который с 1363 года находился в Аквитании и в конце концов вернулся домой, с подорванным здоровьем и моральным духом, в 1371 году. В его отсутствие главенствующей фигурой при дворе и иногда в правительстве был третий сын короля, Джон Гонт.

Джон Гонт был противоречивой фигурой в свое время и остается таковой и поныне. Его историческая репутация пострадала от того, что он был посредственным военачальником в эпоху великих полководцев, и от его упорного стремления к тому, чтобы сделать себя королем Кастилии, что окажется провальным проектом. Он также пострадал от настойчивых нападок, которым его при жизни подвергал самый красноречивый хронист того периода, Томас Уолсингем из Сент-Олбанс[8]. Тот факт, что Шекспир посвятил Гонту некоторые из своих величайших строк, лишь отчасти искупил его вину. Гонт заслуживал большего. Он родился в Генте в 1340 году, вскоре после того, как его отец принял титул короля Франции, и вся его юность прошла в войнах: в морском сражении у Уинчелси в 1350 году, в неудачной экспедиции в Нормандию в 1355 году и в армии отца при осаде Реймса в 1359–60 годах. Но на протяжении всей своей жизни он сохранял редкий скептицизм в отношении того, чего можно достичь оружием, и более ясное, чем у большинства его современников, представление о долгосрочных интересах Англии. Своим положением в английской общественной жизни он был обязан ряду факторов: непоколебимой верности династии даже в самый мрачный период дряхлости Эдуарда III и младенчества Ричарда II; уму, четкости изложения и относительной свободе от общепринятых взглядов; горячему нраву в сочетании с внушительной физической силой, которые позволяли ему заглушать инакомыслие и вызывали одновременно уважение и ненависть. К этим преимуществам он добавил непременное условие любой политической власти в средние века — большое личное состояние.