Столетняя война. Том IV. Проклятые короли (ЛП)

Это различие между "хорошими" и "плохими" французами, между верными людьми, достойными своего рождения, с одной стороны, и вульгарными предателями — с другой, стало постоянной темой в работах Шартье, Блонделя, Жувенеля и других дофинистских писателей, которые считали способность английского короля находить французских союзников симптомами извращенного менталитета. Подобные обороты речи станут обычными, когда война будет выиграна, но в 1420 году они ознаменовали появление нового политического чувства. Мы должны "исправить заблуждения простых людей", — писал Жан Жувенель де Юрсен[866].

Мы не можем знать, сколько людей читали эти произведения и какое влияние они оказали на общество. Вряд ли в годы, последовавшие за договором в Труа, многие заблуждения были исправлены среди деморализованной и равнодушной массы французского населения. Это были мрачные годы для дела Дофина. Но возникновение нового национального мифа, возможно, заставило людей с большей готовностью обратиться к Дофину, когда военный перелом в конце концов наступил. Lament of the Good Frenchmen (Плач добрых французов) Блонделя был написан на плохой латыни, но вскоре переведен на французский язык. Основные риторические сочинения Шартье сохранились в очень большом количестве рукописей и даже были переведены на английский язык. Эти произведения были лишь малой частью полемической литературы, вышедшей далеко за пределы ограниченного числа людей, слышавших об их авторах. Как обнаружил Иоанн Бесстрашный, для хорошо отточенной пропаганды существует большая аудитория. Патриотизм стал хорошей риторикой. Те же темы в более грубой форме однажды найдут свое отражение в проповедях, многие из которых были официально инспирированы, в импровизированных театральных представлениях, разыгрываемых на рыночных площадях, на ступенях церквей, и в балладах, исполняемых странствующими музыкантами, многие из которых были на содержании той или иной стороны:

Добрые люди городов и деревень
Все кто любит французского короля,
Возьмитесь с мужеством за оружие
И сразитесь с англичанами[867]

.

Глава XVII. Мелён и Париж. Катастрофа при Боже, 1420–1421 гг.

На третьей неделе мая 1420 года, когда кавалькада Генриха V достигла Труа, его брат Джон, герцог Бедфорд, в сопровождении короля Якова I Шотландского отплыл из Саутгемптона с 300 латниками и 900 лучниками, чтобы присоединиться к армии во Франции. Они были доставлены в Арфлёр в составе флота, возглавляемого последним из больших кораблей короля, огромным трехмачтовым кораблем Grace Dieu, который при грузоподъемности в 1400 тонн был самым большим судном, построенным для королевского флота до XVII века, и "самым красивым из всех, что когда-либо видел человек", если верить восторженному отчету герцога Глостера об этом событии. Однако Grace Dieu был построен для мира, который, казалось, исчез. Когда англичане и их бургиньонский союзники прочно обосновались во Фландрии и Бретани, контроль Англии над Ла-Маншем почти не оспаривался. Огромные флоты генуэзских и кастильских карраков, которые представляли такую грозную опасность в 1416 году, исчезли. Генуэзцы вышли из борьбы после двух поражений и находились в процессе восстановления отношений с Англией. Кастильцы, которые так и не признали договор в Труа, обещали Дофину "большой и очень мощный флот" из галер и парусных судов в предстоящем сезоне, но у них не было базы к северу от Ла-Рошели, с которой они могли бы действовать[868].

Для Генриха V договор в Труа был выдающимся личным достижением. Он обеспечил, по крайней мере, на бумаге, все, на что он или его предки претендовали с 1337 года, и гораздо больше, чем кто-либо из них надеялся получить на самом деле. Объясняя договор союзнику и шурину короля Людвигу, графу Пфальц-Рейнскому, английский посол терялся в словах: "он славен и верен, он справедлив и милостив, он свитский и любезный". Для других англичан это означало окончательный мир между Англией и Францией, который оказался таким труднодостижимым до убийства Иоанна Бесстрашного. Теперь будет "покой и союз обоих государств навеки", — писал герцог Эксетер из Труа корреспонденту в Англию. Однако эти надежды вряд ли были реалистичными, о чем хорошо знали Генрих V и его советники. Так как, Генрих V взял на себя обязательство воссоединить французское королевство, то договор не означал окончания войны, а стал началом новой, против Дофина, который занимал более половины территории королевства[869].