Столетний старец, или Два Беренгельда

— Ах! Туллиус, лучше бы ты бранился, только бы не молчал! Скажи мне, разве Марианина ничего для тебя не значит?

— Ничего, — глухо отвечал Беренгельд; голос его напоминал эхо.

Марианина залилась слезами; простодушное дитя природы, она с упреком смотрела на Туллиуса, весь вид ее, казалось, говорил: «Посмотри на мои бледные щеки, на мои высохшие губы, ты виноват…»

В этот момент на равнине пастух заиграл нежную напевную мелодию; звуки пастушеской флейты складывались в нехитрый напев деревенской песенки о любви. Марианина исполнилась надеждой.

— Туллиус, — сказала она, — ты лишь вообразил себе, что это была любовь.

Несчастный Беренгельд обернулся к девушке и скорбно покачал головой.

— О, Туллиус, любовь жива только тогда, когда ради нее приносят жертвы. Разве она чем-нибудь пожертвовала ради тебя?

Марианина умолкла, испугавшись, что зашла слишком далеко в своем порыве; не имея более сил видеть горькую улыбку юноши, который давно уже не слушал ее, она сжала на прощание его руку, поднялась и, проливая горькие слезы, медленным шагом пошла прочь, часто обращая назад свое прекрасное лицо.

Беренгельд в одиночестве вернулся в замок; его угрюмый похоронный вид поверг мать в ужас.

Конец второго тома

ТОМ ТРЕТИЙ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Беренгельд любит Марианину. — Объяснение в любви. — Беренгельд хочет уехать. — Он получает офицерский патент. — Советы матери. — Прощание

Слова Марианины, звук ее голоса, ее бесхитростные манеры, дивная красота ее гибкой фигуры пробудили в душе Беренгельда множество ярких воспоминаний. Спустя несколько дней он обнаружил, что Марианина заполонила все его мысли. Он испугался и стал размышлять, в чем разница между настоящей любовью и любовью вымышленной, внушенной ему госпожой де Равандси. Тем не менее он решил ни за что более не пускаться по волнам этого бурного моря, прежде чем не получит весомых доказательств вечной любви.

Несколько дней спустя после той встречи он вновь отправился к поросшему мхом камню, где тогда его нашла Марианина. Взбираясь на гору, он заметил, что Марианина сидит на самом краешке этой каменной скамьи, оберегая его место с поистине религиозным благоговением.

— Марианина, — произнес он с необъяснимым страхом, — я пришел, поддавшись очарованию твоих речей; я исследовал свое сердце, нашел в нем твой образ и понял, что именно тебя я люблю настоящей любовью!

Это были его первые слова, и он медленно, одно за другим ронял их, застыв как изваяние и сжимая руку Марианины.

Чтобы лучше понять восторг, охвативший девушку, нам придется описать восхитительный пейзаж, открывавшийся их взорам: тихая долина у подножия Альп, живописно раскинувшееся в ней селение, чистый горизонт и луг, сияющий красками нарождающегося дня. В эту минуту природа напоминала юную новобрачную, выбежавшую навстречу своему супругу и покрасневшую от его первого поцелуя.

Марианина плачет от радости, хочет ответить, но не в силах, и пленительно улыбается; эта улыбка сквозь слезы сравнима только с весенним утром.

— Но, — продолжал Беренгельд, — знаешь ли ты, что такое любовь?

— Даже если бы знала, я бы все равно хотела не знать о ней ничего, чтобы слушать, как говоришь о ней ты, и понять, люблю ли я.

Из ответа следовала ее совершеннейшая убежденность в том, что она якобы ставила под вопрос: сама природа учит женщин удивительному искусству рассказывать о своих чувствах словами, в которые вложено совершенно иное содержание.

— Марианина, любить — это перестать быть собой, подчинить все имеющиеся у человека чувства — страх, надежду, боль, радость, удовольствие — единственной цели, погрузиться в бесконечность, уничтожить все преграды для бурного моря чувств, посвятить себя целиком одному-единственному существу, жить и мыслить только ради его счастья, находить величие в низменном, сладость в слезах, наслаждение в горе и горе в наслаждении, отбросить все противоречия, все чувства, за исключением ненависти и любви, и, наконец, раствориться в нем и дышать одним с ним дыханием!..

— Я люблю, — тихо ответила Марианина.

— Любить, — возбужденно продолжал Беренгельд, — значит жить в идеальном мире, возвышенном и блистающем всем своим великолепием; значит уметь наслаждаться чистотой небес и красотой природы, иметь только два способа существования и два деления времени: когда он здесь и когда его нет; из всех времен года знать только весну, наступающую, когда он здесь, и зиму, начинающуюся, когда его нет. Если цветы вокруг улыбаются и небосвод светлей самой чистой лазури, но его нет рядом, все вокруг блекнет; в целом мире существует только один человек, и этот человек — целая вселенная для влюбленного…

— Ах! Я люблю! — воскликнула Марианина.