Столичный доктор. Том VI

После первых приступов энтузиазма работа над бронхоблокатором вошла в колею. Просто у всех участников, кроме отставника Насилова, еще служба есть, надо как-то совмещать. Определили наконец-то оптимальную форму, и с техникой операции вроде бы руку набили. Смертность есть, но уже дошли до трех четвертей выживших в первую неделю. С учетом состояния наших подопытных, шансы есть. У Георгия Александровича пока здоровья чуть больше. Да и клапан ему золотой сделают, а не из мельхиора, как для простых смертных. Я бы для себя не согласился. Никель, медь... Кто знает, как на это организм реагировать будет? Нержавейки пока нет, вернее, понятия такого. Сплавы с хромом известны, но как-то не очень распространены. Я осторожно поинтересовался, нет ли такой стали, но положительного ответа не получил.

Склифосовский на самом старте к этой затее относился, скажем так, спокойно. Но когда у всех начали руки опускаться, как раз Николай Васильевич и стал тем паровозом, который потащил всё. С завидным упорством он вселял в нас энтузиазм. Как-то мы остались вдвоем с профессором Насиловым, и я поделился с ним наблюдением и поинтересовался нет ли тут чего-то личного.

— Так это же семейное, — сказал Иван Иванович, запустив пятерню в бороду. — Удивительно, что Николай Васильевич согласился, но теперь вижу, что он до конца пойдет, не отступит.

Спрашивать, что там случилось, я не стал. Не очень вежливо интересоваться семейной историей своего начальника без его ведома. Скажу Гюйгенсу, он выяснит аккуратненько. Коль скоро Насилов так спокойно об этом сообщил, вряд ли там большая тайна.

Впрочем, в тот же день Склифосовский и сам всё рассказал. К моему стыду, кстати. Мы с ним знакомы уже два года, я у него дома бывал неоднократно, а узнать хоть что-то, не относящееся к работе, не удосужился.

За какой-то ерундой мы заехали к нему. Вот не запомнил причину, вылетело из головы. И сели в кабинете. Николай Васильевич вышел, а я от нечего делать начал изучать висящие на стенах фотографии и прочее добро в рамочках. У меня такого добра много имеется, выставка «Баталов и бородачи», постоянно пополняемая экспозиция. Усачи тоже есть, но они в явном меньшинстве. Все жду, когда бритые пойдут.

И вот, среди всяких дипломов о почетном членстве заграничных университетов и врачебных обществ я заприметил листок нотной бумаги. Не совсем аккуратная запись, пьеса для фортепиано, если доверять моему дилетантскому взгляду. Вверху название по-французски «Chant elegiaque», а ниже более мелкими буквами «À la mémoire de W. Skliffassovsky». Внизу расписался автор, некто P. Tchaikovski. На минуту я завис. Сначала после того, как смог транслитерировать подпись с французского. Потом начал думать о степени родства адресата пьесы с моим руководителем. Туповат я стал, надо бы послать кого в аптеку, пусть купят таблетки для сообразительности.

— Это Петр Ильич написал на третью годовщину смерти Володи, — сказал, снимая рамочку, Николай Васильевич. Я и не заметил, как подошел. — Очень он горевал, когда...

Склифосовский отвернулся и всхлипнул судорожно, по-стариковски, вдруг сгорбившись. Я стоял истуканом, понимая, что влез грязными сапогами в его горе. И что время ни хрена не вылечило эту рану, она до сих пор зияет в его душе. Вот и глушит он ее работой. Может, и со мной из-за этого сошелся? Перенес свои чувства на молодого коллегу и терпит мои выходки как сыновние? Блин, а я ведь думал, это всё потому, что я талантливый. Шут ты гороховый, Баталов!

— А можно на его фотографию взглянуть? — спросил я, и Николай Васильевич понял, что я не о композиторе.

На фото, вполне стандартном: папа, мама, дети, Володя выглядел худым и нескладным, с непропорционально длинными конечностями, как это бывает у подростков, начавших быстро расти. Обычный пацан, но то, как Николай Васильевич держал его за плечо... Будто не хотел отпускать. Или это мне сейчас кажется, когда я узнал о судьбе мальчишки?

В общем, ушел я в полном раздрае. Сын-то у Склифосовского от чахотки умер! Вот и причина энтузиазма профессора.

***

От лишних переживаний меня отвлек Романовский. Когда я вернулся домой — компаньон в обществе моей супруги пил кофе в креслах возле аквариума.

— Дорогой! — Агнесс помахала мне рукой. — Иди к нам. Посмотри, что привез тебе Дмитрий Леонидович!

Я пожал руку доктору, взял со столика странное устройство. Гаджет представлял собой интересной формы «кружку» со встроенной спиртовкой, от которой шла специальная трубка с загубником.

— Что это?

— Паровой ингалятор одного английского изобретателя, — произнес Романовский, отставляя чашку с кофе. — Зовут его Хайрем Максим. Он американец. Эмигрировал в Ве­ли­ко­бри­та­нию.

— Это не тот, который делает пулеметы?

Романовский растерялся, развел руками.