Столичный доктор. Том VI

Больница сверкала чистотой. В каждой детали ощущалась легендарная швейцарская педантичность. Думаю, здесь вводить штрафы за нарушение санитарного режима, как я делал в Москве, смысла нет — и так все его соблюдают. Просторные светлые палаты, укомплектованные всем необходимым, широкие коридоры. В аптеке я удовольствием увидел наши лекарства. Вернее, мне их с гордостью показали. И стрептоцид, и зеленку... В ординаторской висел негатоскоп! Очень удобно: воткнул в него снимок и рассматривай не спеша в мельчайших деталях.

В операционной я застыл в восхищении. Они доработали бестеневую лампу! Операционное поле освещается просто отлично! Стол с изменяемым положением плоскости! Красота! Что они сделают, попади им в руки хотя бы прототип аппарата искусственной вентиляции? Каюсь, подкупило, что на меня смотрели не с превосходством, как бы говоря «Ну, русский, уделали тебя по всем статьям?». Наоборот, волновались, будто ученик, ожидающий оценку за правильно сделанное задание. А кому не нравится, что его хвалят?

Станция скорой, небольшая, всего три бригады, тоже поражала продуманностью деталей: и «станок» для носилок в фургоне, и удобно складывающиеся сами носилки. Хороший ящик для медикаментов. Игрушка, а не карета. Ой, пандусы на входе! Вот совсем простая вещь, но почему сделали швейцарцы, а не мы? Массини только кивал согласно, когда заведующий станцией рассказывал, что в скором времени от гужевой тяги откажутся — идут переговоры о заказе специализированных грузовиков с фургонами. Конечно, автомобилей такого типа ещё немного, но они хотят быть в числе первых.

Воодушевили, ничего не скажешь. С одной стороны, обидно самую малость, что у нас до такого не доперли еще, а с другой — остается только радоваться, что люди так переживают за дело.

Наверное, на волне эйфории после увиденного я рассказал ректору о своей мечте — лучшей больнице в мире с медицинской школой. Чтобы лечиться могли все с самыми сложными случаями, независимо от достатка. Собрать лучших врачей, создать самое передовое диагностическое отделение и чтобы стажировку в этой клинике считали неимоверной удачей.

— Отличная идея! — горячо поддержал меня Массини. — Я уверен, что с вашими талантами всё получится. Кстати, если решите осуществить задуманное здесь, обещаю поддержку на всех уровнях! Сами посудите: у нас крупный железнодорожный узел, значит, приехать сюда сможет каждый. Замечательная природа! Найдем подходящий участок земли и поможем всё оформить! Уверен, поиск архитектора превратится в международный конкурс! Если вы готовы, то я проведу предварительные переговоры в ратуше, совет кантона примет решение очень быстро! И даже выделит деньги. Я верю, что ваш проект станет примером для всего мира! — пафосно закончил он свой спич.

— Очень неожиданно, — немного растерялся я от такого напора. — Мне надо подумать, конечно, взвесить все плюсы и минусы. Но недолго. Я дам вам ответ в ближайшее время.

***

Обратно шел весь в раздумьях. Вот так мозги с Родины и утекают. Поссорился с властью, уехал читать лекции, а тут бац, совет кантона тебе деньги выделяет, горную долину в аренду на сто лет и пожалуйста, делай что хочешь. Только на высшем уровне — чтобы вся Европа лечиться приезжала.

Два века длится эта печальная история — исход умнейших людей России. Вот Мечников. Будущий Нобелевский лауреат, создатель теории иммунитета — а где он сделал свои главные открытия? В Париже, в лаборатории Пастера. Почему не в Петербурге, не в Москве? Потому что там для него не нашлось места, не дали развернуться. Хавкин, великий инфекционист. Под чьим флагом он сделал свои открытия? Что случилось бы, мечтай он о будущем Эрец-Исраэль в России? Правильно, страшного — ничего. Мечтать, как говорится, не вредно.

Я вспомнил про Зворыкина — отца телевидения. Выпускник Петербургского технологического института. А где он создал кинескоп, без которого немыслимо телевидение XX века? В Америке, в лабораториях RCA. Сбежал от революции, как тысячи других. И ведь не только революция виновата — травля учёных началась задолго до неё. Вспомнить хотя бы Лобачевского, которого современники высмеивали за «воображаемую геометрию». А потом его именем называли университеты.

Софья Ковалевская — первая в мире женщина-профессор математики. Где она преподавала? В Стокгольме. А почему? Потому что в России женщине путь в науку закрыт. С огромным скрипом пробили в Питере Бестужевские курсы, и те огорожены так, что туда нельзя, сюда не ходи... А ведь Ковалевская мечтала работать на Родине. Как и Сикорский, создавший свои знаменитые вертолёты в эмиграции. Как и Гамов, чьи работы легли в основу теории Большого взрыва.

— Ты чего такой мрачный? — первым делом поинтересовалась Агнесс, когда я вернулся в гостиницу.

— Ректор горячо поддержал мою идею об открытии больницы в Швейцарии. Кантон, считай, уже в деле, выделят землю, обеспечат финансирование...

— Так чего же ты переживаешь? — удивилась супруга. — Радоваться надо. Ты же сам хотел клинику мирового уровня.

— В Питере не поймут.

— Кто не поймет?? Царь?