Столичный миф

— Что-то я не пойму… Гусарский уже как месяц за бугром. — Задумался вслух Петр Егорович. Посмотрел на Славу: — Я вот тут все подслушиваю, подсматриваю: кто с кем, что да как — не работа, стрихнин. Мне бы раньше молоко выдавали. В полдень по стакану. Интриги плету… А потом вдруг какой-то алкаш раздобывает прямой телефон Чингиза или тебя. А я ничего об этом знать не знаю. Представляешь, начальник отдела безопасности — и не знаю. Может, не надо мне тебя охранять?

Плохая ухмылка у Славы. Ну, да политик всегда сумеет отмазаться.

— Не наезжай. — откликнулся Чингиз. — Дался тебе твой Гусарский… Это не он. Это арматура с 12-23-бис. Я велел с вышки снять и сюда привезти. Дай, думаю, народ порадую. Представляешь? — Он щелкнул острым высохшим пальцем по фотографии: — Тут даже вентиль крутится. Я сегодня уже попробовал. А чего, нельзя там газон пододвинуть?

— Нет. Там какая-то труба старая из земли торчит и люк на ней, мне газовщики ее обещали переложить, но такие бабки попросили…

Петр Егорович задумался о деньгах и московских подземельях. Чингиз посмотрел на окно с решеткой и с тоской вспомнил свою яхту. Слава размышлял, отчего вояки такие тормозные; с другой стороны, а ты побегай по полю боя, где руки-ноги оторванные и кишки на проводах. Нормальный человек точно с ума сойдет. А вояки, ничего, спят даже потом. Что спят, даже детей делают. Но мозги у них все-таки совсем специальные.

— Так. — После паузы начал Петр Егорович свою грустную повесть, ради которой они собрались здесь. — Колдун, черт бы его побрал, благополучно долетел. Приземлился. Но сел в чужую машину и оторвался от нашей охраны.

Слава выругался. Чингиз прикрыл глаза — он об этом откуда-то знал с самого утра. Когда Петр Егорович ему позвонил, по разговору сразу почувствовал: уже знает.

— А что, может, машина ему мала показалась? — спросил Слава.

— Я ему президентский «Линкольн» послал.

Слава засопел: его так не встречали. Почесал нос:

— А кой черт его сюда вообще принесло?

Петр Егорович посмотрел на Чингиза. Тот пожал плечами:

— Посмотреть Москву захотел.

— А…

— Ребята проследили номер машины, вышли на хозяина. Вечером первого мая паренек, что вез колдуна в Москву, вернулся к себе домой на другой машине. Но наш человек его опознал.

— Постой, постой. — Проявил интерес Чингиз. — А что за наш человек?

— Добрый День.

Все трое выругались. Петр Егорович опустил руку, успокоил собаку:

— Лежать, лежать.

— Как, Добрый День? — вспомнил Слава. — Так мы же его на новый год похоронили?

— Да? — откликнулся Чингиз.

— Потом выяснилось, что это был не Добрый День. Это был Портвейн.

Все трое выругались. Слава заметно погрустнел:

— Я, Петр Егорович, твоей охраны боюсь больше, чем бандитов. Ей-богу. И откуда ты только берешь таких отморозков?

— А я люблю отморозков. — Петр Семенович усмехнулся: — Не нравится — возьми да издай закон против бандитизма. — Нехорошо ухмыльнулся: — Народ тебе потом памятник поставит.

На Москве три нелегальных системы: блатные, рекет и отморозки. Первые со вторыми как-то уживаются: не все гулять на воле лихим спортсменам, а в печальных местах закон правят не они. Приходится уживаться. На третьих управы почти нет. Когда кто-то кому-то отрезает уши крышкой от банки с тушенкой или взрывает бомбу на кладбище — так это они. Другим такое не с руки, а может, просто не под силу. Правда, отморозков остается все меньше и меньше.

— Так вот. — Петр Егорович посмотрел Чингизу в лицо:

— Три часа назад выяснилось, что эта машина, на которой вчера приехал пацан, принадлежит керосинщикам.

Все трое выругались.

— Сам я во все ваши сказки про Колдуна не верю. По мне, хочет слинять — пусть линяет. Пусть он теперь у них кровушки отсосет.

Слава заложил ногу на ногу:

— А я вот помню, Колдун мне как-то говорил, что у керосинщиков в пластах давление больше. Что он у них мог бы поднять добычу не на полтора процента, а на два-три.

Петр Егорович вздохнул:

— X… он свой поднимает. А не добычу. Этот аферист каким-то образом скручивает счетчики в наших нефтепроводах. Я бы очень хотел узнать, как именно он это делает.

— Но Колдун под запретом, — сразу прервал умную, в общем-то, мысль Чингиз.

Все трое помолчали; потом выругались.

— Это все… Но вот на Москве нас пытаются подвинуть. Так быть не должно, — продолжил Слава. — Как я с людьми работать буду?

Петр Алексеевич кивнул:

— Зря так керосинщики…

Чингиз молчал. Он считал. «Полтора процента у нас в минус и два процента у них в плюс — если Колдун говорил правду, вернее, если мы правильно его поняли, он ведь не врет, ему незачем — значит, три с половиной процента разницы. Это невозможно много. Треть фонда развития. Значит, на одну треть мы будем слабее их. Половина цепочек, что из ненадежных, несовершенных и крайне хрупких людей он сплел за последний год, рассыплется. А как сложно их составлять! Это не с камнями возиться, Колдуну намного проще, недра, они и есть недра…»

Чингиз вынул из карманчика рубашки валидольную трубочку. Сковырнул пробку. На ладонь вытряс ком ваты. Осторожно вынул из него светящуюся горошину.