Столичный оборотень

Откуда и куда – еще полбеды, но вот о чем я совершенно не имел представления, так это ЧТО или КТО переносит меня из пункта А в пункт Б. Я «перекидывался» довольно часто, но ни разу – когда мне действительно этого хотелось. Мне больше не надо было приезжать на вокзал и совершенно не имело смысла напряженно думать о конкретной точке, где я хотел бы оказаться, воссоздавая по памяти лужайку на Марсовом поле или вид со смотровой площадки на Воробьевых горах. Место и время переброса никогда не зависели от моей воли. Иногда, засыпая в своей каморке на Электросиле и просыпаясь на покрытой росой скамейке в ботаническом саду МГУ или перекидываясь с москворецкого пляжа на берег Финского залива и оказываясь в одних плавках под проливным питерским дождем, я чувствовал себя монеткой, которую подбрасывает могучая рука судьбы.

Орел – Москва.

Решка – Питер.

Или наоборот.

…Они все-таки загнали меня! Измотали, как гончие – подраненную дичь.

Не подозревая о существовании друг друга, действуя независимо друг от друга, но так слаженно, точно обменивались сообщениями по какой-нибудь сверхмощной рации с дальностью действия в семь сотен километров: «Молот, молот. Я наковальня. Дальше объект ведете вы».

За последний час меня перекидывало раз восемь. И всякий раз я нос к носу сталкивался либо с ментовской «шестеркой», либо с троицей обозленных гопников.

Сейчас я стоял в центре сложного звездчатого перекрестка, спиной к узкой полоске зелени, которая, собственно, и делает Петровскую улицу бульваром, и чувствовал себя слишком слабым, чтобы пошевелить хотя бы пальцем. По правую руку от меня был поворот на Неглинную и уходящий вдаль Рождественский бульвар, а по левую… а по левую…

Мама!

Мамочка, родная, ну зачем?… Ради какого такого зова сердца тебе приспичило за две недели до поставленного срока прокатиться в поезде? Что за неуместная романтика, там же так трясет…

По левую руку от меня расходились почти перпендикулярно друг другу Загородный проспект и улица Ломоносова. Два луча, образующие все те же «Пять углов», только питерские. Хуже того, ровно посередине между Рождественским и Ломоносова что-то такое рябило в воздухе, едва уловимое и уж наверняка не имеющее названия. Что-то вроде вертикально протянутой веревки, которая кажется простой линией, если смотреть на нее одним глазом. Или узкой полоски поперек киноэкрана, где чуть-чуть меняется яркость, по которой только и можно догадаться, что этот кадр фильма склеен из двух.

А еще я почему-то отчаянно боялся обернуться, чтобы посмотреть, достаточно ли гладко стыкуются за моей спиной элементы двух таких разных, что впору сказать – чуждых друг другу пространств. Но сделать это было необходимо, потому что от ресторанчика «Шинок» ко мне, многозначительно улыбаясь и не вынимая рук из карманов, уже спешила команда гопников, а с улицы Неглинной нарочито неспешно выворачивала «шестерка» с голубыми номерами.

Я обернулся.

Я родился в «Красной стреле». Да-да! И еще раз: да-да, как стук колес на рельсовых стыках.

Крайняя степень маминой беременности не удержала моих родителей от сентиментальной поездки в Ленинград. «По местам половой славы», как однажды за кружкой пива признался отец, чем сильно меня шокировал. В результате я появился на свет где-то на полпути из Москвы в Ленинград. Но не в Бологом, это было бы слишком банально.

Рождался я совсем недолго, можно сказать, скоропостижно, за что моя мама, в принципе, должна быть мне благодарна. Схватки у нее начались сразу после Угловки, а уже на подъезде к Окуловке я осчастливил мир своим первым криком. Наверное, поэтому мама в детстве иногда называла меня «окуленком». Я не обижался, хоть слово и напоминало о детеныше какой-нибудь акулы.

Рожденный между Москвой и Питером, я, похоже, теперь пожизненно приписан к ним обоим. Моя судьба – в каждый момент времени находиться «здесь» или «там», и никогда – между. Но я не ропщу на судьбу. Напротив, искренне радуюсь порой, что в тот злополучный день моя мама не приобрела билет, допустим, на скорый Актюбинск-Нерюнгри.

Я обернулся и не обнаружил позади себя ни Петровского бульвара, ни, как можно было предположить, улицы Разъезжей. Прямо за моей спиной, загораживая весь остальной мир, из земли вырастала круглая башня с гладкими стенами из чего-то, напоминающего голубой мрамор. И еще она была очень большой. Даже не так, ОГРОМНОЙ. При попытке оценить ее высоту я чуть не завалился на спину, а голова у меня закружилась так, что это, наверное, стало заметно со стороны.