Столица

Когда она уезжала на Запад, одна из ее горничных пересчитала всю обувь, и оказалось, что у нее свыше четырехсот пар! У нее целое бюро с картотекой, в которую занесен каждый предмет туалета и по которой можно быстро и точно определить местонахождение любого из этих предметов. Каждая полка переложена шелковыми надушенными саше, и крошечные надушенные саше вшиты в каждую юбку и лиф; у нее свои особые духи,— миссис Лэндис дала Элис флакончик. Она их назвала «Coeur de Jeanette» [10], и она сказала, что сама составила эти духи и взяла на них патент!

Затем Элис принялась описывать комнату горничной: стены там обшиты полированным дубом и непроницаемы для пыли. Комната снабжена специальным балконом для чистки одежды, с металлическими брусьями, на которых ее развешивают, водопроводом с горячей и холодной водой, большим гладильным столом и электрической плитой.

— Но миссис Лэндис никогда не надевает одно платье больше двух-трех раз, так что работы у горничной не очень-то много,— смеясь, добавила Элис.— Подумать только: платить несколько тысяч за костюм, который надевается всего два раза, а потом отдается кому-нибудь из бедных родственников! И главное — она не видит в этом ничего особенного и считает, что так поступают все, кто занимает видное положение в обществе. Она говорит, что некоторые женщины даже хвастают тем, что никогда не появляются в одном и том же платье больше одного раза. Миссис Лэндис рассказывала об одной ужасной женщине в Бостоне, которая, надев платье один-единственный раз, торжественно предает его кремации при помощи своего лакея!

— Но это же просто безнравственно,— заметила ста-рая миссис Монтэгю, когда Элис кончила.— Не понимаю, что люди в этом находят хорошего.

— Я так и сказала ей,— ответила Элис.

— Кому это ей? — спросил Монтэгю.— Миссис Лэндис?

— Нет,— ответила Элис,— ее двоюродной сестре. Эта девушка вошла, пока я ждала внизу миссис Лэндис, мы с ней разговорились, и когда коснулись этого вопроса, я сказала, что не знаю, смогу ли свыкнуться с подобными вещами.

-— И что же она тебе ответила?—спросил Монтэгю.

— Она ответила довольно странно,— сказала девушка,— и, знаешь, она такая величественная, высокого роста, стройная. Я даже немножко оробела. Она сказала: «Привыкнете. Все так поступают. Если вы попробуете делать по-своему, это сочтут за оскорбление. А остаться без друзей у вас не хватит мужества. Каждый день вы будете принимать решение поступать иначе, но никогда его не осуществите. И так до самой смерти».

— А ты что ей ответила?

— Ничего; в этот момент спустилась миссис Лэндис, и мисс Хэган ушла.

— Мисс Хэган? — переспросил Монтэгю.

— Да,—сказала Элис,—ее зовут Лора Хэган. Ты с ней знаком?

Глава восьмая

Выставка лошадей происходила в помещении на Мэдисон Гарден сквер, занимающем целый квартал.

За три-четыре дня Монтэгю познакомился с таким множеством людей, что ими можно было заполнить все здание до самого выхода. И каждый из этих изысканных леди и джентльменов, протягивая ему затянутые в перчатки руки, неизменно говорил о том, какая прекрасная стоит погода, и спрашивал, давно ли он в Нью-Йорке и какое впечатление произвел на него город. Затем начинался разговор о лошадях, о публике на выставке и о том, кто как одет.

В эти дни он мало видел Оливера, который почти все время посвящал дамам из компании Уоллингов; Элис тоже редко бывала с ним, потому что кто-нибудь всегда брал ее под свою опеку. Но Монтэгю никогда не оставался один, какая-нибудь из дам изъявляла желание, чтобы он' сопровождал ее в экипаже, и приглашала его к себе на обед или завтрак.

Он не раз задавался вопросом: почему все эти люди так добры к нему, мало известному им человеку, который не может ничем отплатить за их любезность? И вот однажды сидевшая с ним в ложе миссис Олдэн разъяснила ему, что кто-то же должен восхищаться затеями этих дам, иначе перед кем же им хвастать?

— Вам здесь все кажется необычным, все для вас ново,— сказала она,— ваша милая непосредственность действует освежающе, и этим дамам начинает казаться, что, пожалуй, это все не так уж утомительно и скучно! Например, представьте себе, одна из дам купила прекрасную картину; ей сказали, что она прекрасна, но сама-то она ничего в живописи не смыслит; она только знает, что заплатила за нее сто тысяч долларов. И вот являетесь вы и видите, что это действительно великое произведение искусства; подумайте сами, как ей это должно быть приятно.

— Оливер постоянно твердит мне, что выражать свое восхищение — признак дурного тона,— смеясь, возразил Монтэгю.

— Ах, вот что! Смотрите, как бы ваш братец вас не испортил. У нас и так хватает этих «пресыщенных» людей. Будьте хоть вы самим собой.

Он поблагодарил за комплимент, но тут же добавил:

— Боюсь, что я наскучу им всем, как только от и ко мне привыкнут.