Столица

И еще вам надо было рассылать приглашения и принимать, и тут вечно происходили какие-нибудь ошибки и вечно кто-нибудь оставался в обиде; за один только вечер добрые знакомые могли превратиться в смертельных врагов, и наутро об этом знал весь мир. К тому же это невероятное количество разводов и повторных браков с переменой фамилий,— причем одни мужья знали, что у их жен есть любовники, и относились к этому с полным безразличием; другие были далеко не безразличны к этому, но совсем и не подозревали о их существовании. Так что хозяйка чувствовала себя как шахматист на сеансе шахматной игры на двенадцати досках одновременно, причем передвижение фигур приходилось производить по памяти.

А тут еще все эти парикмахеры, маникюрши, массажистки, портной, сапожник, ювелир.

Да необходимо еще хоть наспех просмотреть газету и хоть изредка заглянуть к собственным детям.

Все это миссис Робби объясняла за завтраком. Вот какое тяжкое бремя лежит на плечах богатых людей, а простая публика не имеет об этом ни малейшего понятия. Человек, обладающий большим состоянием, словно бочка с патокой: мухи, жужжа, так и льнут к нему со всех сторон.

Трудно даже вообразить, на что решаются люди, лишь бы добиться вашего приглашения. Мало того, что они осаждают вас письмами, умоляют вас, они пытаются вредить вам в делах и подкупать ваших друзей, И наоборот: когда люди чувствуют, что они вам нужны, сколько надо потратить сил, чтобы уговорить их к вам зайти!

— Представьте, что вам, например, надо пригласить к себе на обед английскую графиню, а она пытается кое-что получить с вас за свой визит! И, как ни странно, находятся люди, которые соглашаются принять ее на таких условиях, а это омерзительное создание корчит еще из себя представительницу светской знати, зарабатывая в течение сезона солидный куш. Низость прихвостней, примазывающихся к титулованной знати, не имеет границ.

Поношение всех этих пороков звучало в устах миссис Робби очень поучительно, и все же—увы, уж так неустойчива человеческая натура,— когда Монтэгю следующий раз приехал в дом миссис Робби, блестящая дама пылала гневом по поводу событий, разыгравшихся вокруг приезда в Америку какого-то нового иностранного принца. Оказывается, миссис Ридгли-Кливден «перехватила» принца у миссис Робби, опередив ее, взяла под свою опеку и окончательно им завладела; теперь все лавры победы достанутся этой выскочке! И миссис Робби в отместку стала рассказывать про нее самые ужасные вещи, какие только могла придумать, и в заключение заявила, что если миссис Ридгли-Кливден будет вести себя с принцем так, как вела себя с русским великим князем, то миссис Робби перестанет раскланиваться с этой дамой. Подробности, которые приводила в своем рассказе миссис Уоллинг, недвусмысленно намекали на то, что гостеприимство ее соперницы воскрешало примитивные обычаи дикарей.

Такого рода разговоры постоянно велись в доме Уоллингов. Возможно, что виною всему были, как заявила миссис Робби, их миллионы, накладывавшие отпечаток на отношения Уоллингов с другими людьми. Как бы то ни было, но, чем ближе их узнавал Монтэгю, тем неприятнее они ему становились. Постоянно здесь поднимались бури в стакане воды из-за очередных происков их врагов. Люди, окружавшие их, всячески льстили им, в надежде поживиться за их счет. Их осаждали целые варварские полчища людей, пытающихся прорваться в магический круг высшего света. Некоторых из них Уоллинги иногда допускали к себе просто для потехи: у этих людей были огромные ноги и вставные зубы; они ели кашу с патокой, носили готовые галстуки и говорили: «ежели желаете, будет сделано». Их деды были мясниками, торговцами, а то и еще кем-нибудь похуже.

Монтэгю прилагал все усилия, чтобы быть полюбезнее с Уоллингами,— ведь они столько сделали для Элис,— но сидя с ними за завтраком и слушая все эти разговоры, он чувствовал единственное желание поскорее встать и выйти на свежий воздух.

И тогда он задумался над тем, какова же его собственная роль в доме Уоллингов. Обсуждая за глаза каждого из своих знакомых, они, разумеется, и для него не делали исключения. Почему же тогда они старались, чтобы он, не в пример другим, чувствовал себя у них запросто, как дома, и что побуждало их тратить деньги, чтобы обеспечить Элис успех при ее вступлении в свет? Вначале он предполагал, что они поступали так по доброте душевной, но теперь, заглянув в их души, должен был отказаться от этого предположения. Не в их натуре было осыпать подарками посторонних людей. Обычное отношение Уоллингов к чужим напоминало позицию лондонского хулигана при виде «чужака»: за-пущу-ка я в него кирпичом! Они считали, что само провидение предназначило их для охраны общества от всяких вульгарных нуворишей, которые совсем заполонили столицу, 'добиваясь признания и славы. Они гордились тем, что стоят на страже «избранного» общества; и в младшем поколении Уоллингов эта идея дошла прямо до какой-то мании.