Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

Но можно ли считать горделивое и восторженное отношеніе французовъ къ своей столицѣ пустымъ задоромъ, можно ли сводить ея роль для иностранцевъ только на фривольное обаяніе огромнаго увеселительнаго мѣста? Парижъ дѣйствительно вмѣщал въ себѣ, въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ, собирательную работу той доли человѣчества, которая призвана его двигать. Какъ бы, въ данную минуту англійская, нѣмецкая, итальянская интеллигенція ни относилась къ нему — разжаловать его нельзя.

И, повторяю, намъ, русскимъ, легче, было бы, чѣмъ другимъ европейцамъ: выработать себѣ широкій и свѣтлый взглядъ на все то, что самая блестящая, нервная и тревожная изъ двухъ столицъ міра пережила и создала во вторую половину вѣка, дожившаго свои послѣдніе годы.

И, въ этомъ дѣлѣ, всякій искренній вкладъ, даже чисто личнаго характера, имѣетъ свою цѣну. По прошествіи сорока лѣтъ знакомства съ Парижемъ, я не могу не сказать ему задушевнаго спасибо, прежде всего, за то, какъ онъ поддержалъ меня въ самую критическую полосу моей жизни. Не знаю, теперешній Парижъ — оказался ли бы онъ такимъ же для русскаго, попавшаго въ него въ моихъ обстоятельствахъ. Но такъ было со мною, и я это говорю не заднимъ числомъ, не переиначивая, съ извѣстнымъ тенденциознымъ окрашиваніемъ, того, что я дѣйствительно испыталъ, въ то время. Мнѣ думается однако, что теперь всякій молодой русскій, отправляющійся въ эту столицу міра, со сколько-нибудь серьезными цѣлями и потребностями, долженъ найти и еще болѣе средствъ и способовъ расширить свой умственный кругозоръ и отдаться изученію самыхъ крупныхъ общественныхъ задачъ. Многое, что тогда было подъ спудомъ, теперь сдѣлалось ходячею монетою, доступно каждому. Мечтанія и замыслы лучшихъ людей Франціи, бывшихъ, въ то время, безсильными врагами господствовавшаго режима, сдѣлались реальною дѣйствительностью, вызвали къ жизни самое широкое движеніе, во всѣхъ смыслахъ.

Въ Парижѣ я испыталъ впервые возраждающее обаяніе центра, куда высшіе духовные интересы приливали со всѣхъ сторонъ, гдѣ можно было и среди легкой, игривой жизни Латинскаго квартала учиться, наблюдать, задумываться надъ выработкой своихъ воззрѣній и упованій. Жилось такъ легко, какъ никогда потомъ. Можно было совершенно забыть о передрягахъ судьбы, ни мало не жалѣть потери состоянія, быстрѣе, чѣмъ гдѣ-либо, стряхнуть съ себя горечь житейскихъ неудачъ. Въ самой скромной студенческой обстановкѣ была извѣстнаго рода прелесть, и первые два года моей жизни на лѣвомъ берегу Сены — говоря безъ всякаго преувеличенія — принесли съ собою полное возстановленіе нравственныхъ и умственныхъ силъ. За это нельзя не сказать сердечнаго спасибо городу, которому судьба завѣщала быть всегда фокусомъ культурнаго движенія, если не во всемъ мірѣ, то, по крайней мѣрѣ, на старомъ европейскомъ материкѣ.

To, что я сейчасъ сказалъ объ огромной услугѣ, оказанной мнѣ Парижемъ въ моей молодости, не должно однако же мешать итогамъ и выводамъ, какіе принесли съ собою цѣлыхъ сорокъ лѣтъ. Кромѣ, самого себя, надо взять также въ разсчетъ, мнѣнія и оцѣнки своихъ сверстниковъ, а затѣмъ и тѣхъ поколений, какія пришли послѣ насъ. Сообразите: — сколько народу перебывало на берегахъ Сены! Знаменитый стихъ Некрасова о роковой притягательности Парижа для русскаго человѣка — прозвучалъ не даромъ. В моей памяти проходитъ цѣлая вереница соотечественниковъ всевозможныхъ сортовъ, категорій, возрастовъ и состояній, отъ представителей нашего высшаго свѣта до темныхъ горюновъ, попавшихъ и до сихъ поръ попадаюшихъ въ Парижъ — Богъ знаетъ зачѣмъ и для чего; отъ высокопоставленныхъ особъ офиціальныхъ сферъ до безвѣстныхъ тружеников, которые бьются въ Латинскомъ кварталѣ, какъ рыба объ ледъ, иные бодро и весело перенося свою нужду, другіе — подавленные припадками неисправимой русской хандры, съ неизлечимой тоской по родинѣ, куда они однако не могутъ, или не хотятъ вернуться. Сколько тутъ оцѣнокъ и приговоровъ, пристрастій и слишкомъ личныхъ ощущеній. Но съ ними надо все-таки считаться и насколько позволяетъ свой опытъ и свое разумение, вывести среднюю пропорціональную.