Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

И тридцать лѣтъ назадъ, и въ эту минуту я замѣчалъ и замѣчаю, что, какъ разъ, тотъ слой русскаго общества, гдѣ не переставали и французить, и обезьянить съ парижескихъ фсасоновъ — всего менѣе связанъ съ лучшими сторонами французской націи, съ самыми дорогими завоеваніями французскаго генія во всѣхъ областяхъ знанія, творчества, соціалыпагои политическаго движенія.

До сихъ поръ, иной русскій баринъ — чиновникъ, офицеръ, просто свѣтскій шелопай или карьеристъ съ крупнымъ чиномъ, (не иначе изъясняющійся, какъ по-французски не только съ дамами, но и въ мужскомъ обществе — себѣ подобныхъ) — не считаетъ для себя ни малѣйшимъ образомъ обязательнымъ быть солидарнымъ съ тѣмъ, что намъ съ вами близко и симпатично во французахъ и ихъ исторіи, общей культурѣ, идеяхъ, наукѣ и общественныхъ порядкахъ.

Въ нашихъ свѣтскихъ женщинахъ это иногда еще рѣже. Есть, конечно, исключенія, но масса думаетъ и теперь такъ, какъ было тридцать и больше лѣтъ тому назадъ.

Я помню, меня особенно поразило (въ первые годы моей заграничной жизни) такое брезгливо-невѣжественное отношеніе къ Франціи и Парижу въ одномъ молодомъ дипломатѣ, который, съ тѣхъ поръ, сдѣлалъ блестящую карьеру. Это было въ 1867 году: и разговоръ происходилъ не въ Парижѣ, а въ другой «столицѣ міра».

Дипломатъ считалъ себя очень серьезнымъ и убѣжденнымъ молодымъ человѣкомъ въ аглицкомъ вкусѣ и тотчасъ же заговорилъ со мною о Франціи и спеціально о Парижѣ. откуда я приехалъ въ тоне щепетильнаго фырканья. Онъ какь бы не признавалъ возможности относиться къ Парижу иначе, какъ къ фривольному увеселительному мѣсту недостойному никакого болѣе серьезнаго и сочувственнаго пониманія. И разница между такимъ выкормкомъ петербургскихъ канцелярій и массой русскихъ мужчинъ и женщинъ, стремящихся въ континентальную столицу міра — только то, что онъ напускалъ на себя щепетильность и чопорность, а они болѣе откровенно идутъ па приманку того, что Парижъ доставляетъ прожигателямъ всѣхъ странъ, возрастовъ и денежныхъ средствъ.

Сейчасъ я привелъ имена трехъ французовъ и одного англичанина, занимавшихся Россіей. И что же? Вѣдь у насъ, дѣйствительно, не найдется, по настоящий моментъ, ни одной обстоятельной и притомъ сочувственной книги о современной Франціи, взятой какъ національное и государственное цѣлою которую можно было бы поставить рядомъ съ книгой того же Анатоля Деруа-Больё. У насъ нѣтъ и книги о французскомъ ромене какую написалъ Вогюэ о русскомъ романѣ, съ такой же искренней попыткой войти въ творческую душу цѣлой расы, Несмотря на сотни тысячъ поѣздокъ русскихъ всякаго рода въ послѣдніе тридцать лѣтъ, во Францію и въ ея столицу, у насъ опять-таки, нѣтъ ни одной книги, настолько серьезной и талантливо выполненной, какъ книга сэра Меккензи Уоллеса, проникнутая теплымъ желаніемъ отдаться пониманію душевнаго склада русскаго народа, особенностей его культуры, учрежденій, обычаевъ, настроеній и упованій.

Французамъ и англичанамъ, (какъ я уже указалъ отчасти въ первой главѣ) въ силу давнишняго антагонизма, чрезвычайно трудно дается взаимное пониманіе, а между тѣмъ мы имѣемъ нѣсколько книгъ, показывающихъ прямо, что и тѣ, и другіе могутъ, оставаясь съ своимъ національнымъ складомъ ума и понятій, оцѣнивать сосѣдей серьезнѣе и разностороннѣе, чѣмъ дѣлали до сихъ поръ мы. Припомните высокодаровитыя замѣтки объ Англіи покойнаго Ипполита Тэна. Конечно нельзя требовать отъ всѣхъ его таланта, знаній и блистательной способности наблюдателя и мыслителя; но, помимо всѣхъ этихъ качествъ, въ этихъ замѣткахъ вы, на каждой страницѣ, чувствуете самое чистосердечное желание: проникнуть въ суть англійскаго строя жизни, въ типичнѣйшія свойства британской души, въ самыя характерныя стороны частнаго и общественнаго быта, и притомъ съ не менѣе искреннимъ желаніемъ вездѣ воздерживаться отъ односторонняго, чисто французскаго мѣрила. Тэну такое отношеніе къ предмету было, можетъ быть, легче, чѣмъ большинству французовъ его времени и развитія. Онъ съ дѣтства любилъ англійскую литературу, зналъ хорошо языкъ, воспитывался въ высокомъ почтеніи къ крупнѣйшимъ представителямъ британскаго мышленія, знанія и литературнаго творчества. Но возьмите вы другого француза, у котораго не было такого предрасположенія къ Англіи — Луи Блана, попавшаго въ. Лондонъ эмигрантомъ, передъ падениемъ второй республики, человека совершенно французскаго склада политическихъ и соціальныхъ идей — и онъ въ своихъ письмахъ изъ Лондона, оставаясь французомъ-социалистомъ, принципіально не одобряющимъ многихъ коренныхъ сторонъ английской конституции и жизни, все-таки же далъ своимъ со отечественникамъ цѣлую хронику соціально-политическаго и литературнаго движенія Англіи за все время его пребыванія на островѣ.