Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность

Не вызывает удивления то, что в богатой интеллектуальной атмосфере середины IX века раздавались критические голоса, подобные голосу Ибн ар-Раванди. Его размышления о природе пророков, пророчеств и чудес, в том числе Мухаммеда, были разгромными для религии. Он утверждал, что религиозные догмы всегда стоят ниже разума, потому что только через разум человек может добиться чистоты и морального достоинства. Жесткость его нападения на ортодоксальное духовенство сначала поразила, а потом объединила исламских и иудейских теологов, которые безжалостно осудили его идеи. Ибн ар-Раванди ответил им, продемонстрировав, что чудеса являются просто результатом ловкости рук умелых фокусников. Откровения, которые составляют Коран, он считал явной подделкой. Для него Коран был не то, что не откровением, но даже и не оригинальным сочинением: далекий от того, чтобы считаться литературным шедевром, Коран изобилует повторами и совершенно неубедителен. Ибн ар-Раванди начал свою жизнь верующим мусульманином, а закончил ее атеистом. Его жизненный путь был, должно быть, очень труден. Он был одинок, ни одна из его оригинальных работ не уцелела, и почти все, что известно о нем и о его работах, дошло до нас исключительно благодаря его критикам среди мусульманских и иудейских богословов, посвятивших опровержению его ереси целые тома.

Абуль-Ала ал-Маари (973—1058), поэт-философ из Алеппо, ослепший в результате оспы в четырехлетием возрасте, возместил свою ущербность, развив потрясающую память. Знание жизни и осознание того, как изобретательны могут быть человеческие существа, принося ближним невероятные страдания, превратило его в скептика и пессимиста и, что для мусульманина обычно не характерно, заставило его предпочесть общество животных обществу человеческих особей. Мир состоит «либо из просвещенных подлецов, либо из религиозных дураков». Два года, проведенные в академии в Багдаде, не смогли избавить его от сомнений. Он начал сочинять катрены — рифмованные стансы из четырех строчек, — которые впоследствии были адаптированы его персидским почитателем Омаром Хайямом. В то время как стихи Хайяма ласкали слух, а скептицизм его выражался косвенно, ал-Маари имел обыкновение выражать свой скептицизм, критикуя религию, что называется, в лоб:

Что есть религия? Девица, которую стерегут так строго,
Что никто не может ее увидеть.
Цена ее приданого сбивает с толку жениха.
Я слышал много догм, но ни одно слово из них
Так и не приняло мое сердце.

Во взглядах ал-Маари на пророчество отчетливо заметно влияние Ибн ар-Раванди:

Пророки тоже приходят проповедовать среди нас,
А есть те, кто учит с кафедры.
Они молятся, они поражают, они уходят,
А наши невзгоды остаются, как галька на пляже.

То, что ал-Маари знал тексты Ибн ар-Раванди, стало очевидно из его эпической поэмы «Послание в царстве прощения», написанной белыми стихами и описывающей рай и ад. По мнению испанского ученого Мигеля Асина Паласиоса, именно она вдохновила Данте на создание «Божественной комедии». В «Послании о царстве прощения» ал-Маари ведет диалог с Ибн ар-Раванди, именно ар-Раванди обращается к Богу с такими словами: «Ты раздал своим созданиям средства к существованию, как пьяница, не скрывающий своей скаредности. Сделай так человек, мы бы сказали ему: “Ты мошенник! Тебя надо проучить!”»

Ответ потрясенного ал-Маари является явным притворством: «Если бы эти два куплета встали во весь рост, они бы превзошли своей порочностью высоту египетских пирамид». Он сам выражает подобные чувства, хотя остерегается обвинять непосредственно Бога:

И где властвовал Принц, теперь пронзительно воет
Ветер, пролетая через придворные покои:
Здесь, провозглашает он, обитал властелин,
Который не слышал рыдания слабых.

Самая неоднозначная книга ал-Маари «Параграфы и периоды» сильно беспокоила его почитателей, которые боялись за жизнь поэта, поскольку эта книга являлась пародией на Коран. Однако поэт, который из любви к животным сделался вегетарианцем, умер естественной смертью в восемьдесят пять лет. Поскольку он был принципиальным противником размножения, то единственным наследством, оставленным им миру, стали его труды. Однако испытывал ли он отвращение к сексу? В его поэзии совершенно отсутствует тема плотской любви, что для того времени редкость.