Столп. Артамон Матвеев

   — Вот приедет Пётр Дорофеевич в Батурин, присягнёт, тогда и Григорию — полная воля.

Появились доктора с лекарствами.

Полечился Артамон Сергеевич впрок от горячки, пошёл в комнаты царевича — за Фёдором лекарства допивать.

Спал в ту ночь дома. За государево здоровье тревожиться нечего: русский человек простуду баней лечит.

И на тебе. Вторые петухи ещё не кричали, примчался Лаврентий Блюментрост.

   — Плохо великому государю. Надо кровь пускать.

   — Так ведь пускали.

   — Поехали, Артамон Сергеевич. Боюсь худшего...

В спальне пахло ладаном. Царский духовник протопоп Андрей с кадилом в руках устало сидел на скамейке возле печи. Глянул на Матвеева испуганно, брови домиками.

   — Артамон! — позвал царь. — Грамоту да подарки святейшему Никону отправили?

   — Да уже небось доставлено.

   — Прощения у отца моего испросите всенепременно! Письменное. Письменное, говорю!

   — Будет письменное, великий государь.

   — Где патриарх? Духовную грамоту... не опоздать бы.

   — За патриархом с час как послали, — сказал духовник.

   — Артамон! Ты сам проследи, чтоб было записано... Прощения прошу у Никона, своего отца, святейшего иерарха и блаженного пастыря. — Алексей Михайлович задохнулся и, должно быть, впал в сон. Вздрогнул, озирался испуганно: — Артамон, да где же ты?

   — Здесь я, великий государь.

   — Сам проследи, так пусть и запишут — «святейший иерарх».

Приехал Иоаким. От старца веяло морозцем и здоровьем.

Благословил болящего, помазал святым маслом.

Духовную грамоту писали долго, с перерывами.

Спал Артамон Сергеевич перед дверьми царской спальни, в кресле.

Увидел — солнце. Лето. Алексей выглядывал из-за дерева и манил к себе. В отроческом обличье... Стало смешно, и Алексей тоже засмеялся. Они бежали через луг по одуванчикам. И вдруг царевич остановился... Ни ограды, ни терема — но дверь.

   — Открывай! — крикнул Алексей.

Артамон налёг плечом — не заперта, подалась. И вдруг царевич толкнул его. Кругом была тьма и лёд. Погреб. Присмотрелся: на льду рядами свиные головы.

Артамон Сергеевич рванулся к свету — и открыл глаза.

Жарко. Истопники расстарались.

И увидел на ноге у себя — мышь. Дёрнулся. Мышь пискнула, прыгнула. Отворилась дверь.

   — Государь зовёт, — сказал спальник.

Артамон Сергеевич потёр ладонями лицо, вошёл.

   — Артамон, а сколько же мне лет? — спросил Алексей Михайлович. Осунулся, в глазах тревога.

   — Через два месяца будет сорок семь, великий государь.

   — Нет, не будет! — вздохнул, да так, что в груди застонало. — Угораздило Великим постом родиться. Оттого и царствие моё — постное.

   — Ты сам — свет наш и праздник! — Слёзы душили Артамона Сергеевича: увидел, царь манит его рукой, как во сне:

   — Наклонись!

Наклонился.

   — О здоровье Фёдора правду говори, — за руку схватил да ещё и выворачивал. — Слышишь, правду!

   — Его высочество поправляется.

Алексей Михайлович приподнялся с подушек, глядел в глаза.

   — Жилец, спрашиваю?

   — У твоего величества доктора отменные. А на Петра Алексеевича они не нарадуются.

   — Ступай! — повалился на подушки. — Погоди! Наклонись, говорю!

Артамон Сергеевич наклонился.

   — Береги Наталью Кирилловну! Жизнь Петра Алексеевича — твоя забота. Ох, Артамон! — закрыл глаза и уснул.

Утром пробудился радостный.

   — Нынче воскресенье?!

   — Суббота, — сказали ему. — Перенесение мощей священномученика Игнатия Богоносца.

   — Дивную заповедь оставил нам святитель: крещение для христианина — щит, вера — шлем, любовь — копье, терпение — полное вооружение. Бог если и дал мне таланта, так то талант терпения.

Покатилась слеза по лицу, попросил позвать царицу, царевичей и царевен.

Лежал на высоких подушках, спокойный, красивый. Наталья Кирилловна привела Петра Алексеевича, няньки принесли Феодору и Наталью. Благословил.

   — Будь опорой матушке! — возложил руку на голову Петра, рука дрожала.

Наталья Кирилловна, умирая от горя, бессловесно спрашивала: что же будет с нами?

Алексей Михайлович встрепенулся:

   — Родион Матвеевич!

К постели приблизился боярин Стрешнев.

   — Позови других!

Подошли Богдан Матвеевич Хитрово, его сын Иван, его племянник Александр Савостьянович, князь Фёдор Фёдорович Куракин.

   — Вверяю вашей совести великую государыню, мать детей моих!

Артамона Сергеевича бил озноб: Стрешневы, да Хитрово, да Куракины уж так поберегут Наталью Кирилловну — света белого невзвидит. А детишки царицыны для них хуже змей.

   — Кирилл Полуэктович! — окликнул государь Нарышкина. — Прозоровский! Вашей заботе Петра Алексеевича поручаю. Перед Богом за его жизнь ответчики. Да возьмите себе в помощь двух честных дворян, Фёдора Алексеевича Головина да Гаврилу Ивановича Головкина. Я о том думал — сё будут верные слуги царевичу-свету.

Наталья Кирилловна, выйдя из спальни, взяла Петра на руки, нашла глазами Матвеева. Смотрела яростно, требуя действовать.

А к умирающему чредою шли его старшие дети — племя Марии Ильиничны: дочери Евдокия, Марфа, Екатерина, Софья, Мария, Феодосия. Старшей, Евдокии, — двадцать шесть лет, младшей, Феодосии, — четырнадцать, умнице Софье — девятнадцать. Подвели Ивана. Ему уже было десять, а разумением — младенец. Тёр кулачками заплаканные глаза.