Столыпин

Но хотя «ноги в жандармских брюках», по утверждению следователей, принадлежали еврею, – интересно, как по ногам они могли это установить? – двое трупов были опознаны доподлинно; никакого отношения к Зильбербергу и Сулятицкому они не имели.

Герасимов по своим тайным каналам вызвал Азефа. Пятнадцать тысяч еще со времен Лопухина платили – за что?

– Вот что, Евно, финтить перестань. Среди опознанных террористов не было ни Сулятицкого, ни Зильберберга. Мне нужны именно они!

Особенно Сулятицкий. Как стало известно, он еще раньше должен был стрелять в Столыпина, но при покушении на градоначальника фон Лауница пулю ему в затылок пустил более молодой подельник, некто Кудрявцев, а вторая не застала Столыпина. Во время освящения нового Петербургского медицинского института, где и замышлялась стрельба, тот задержался по неотложным министерским делам, так что Сулятицкому пришлось уйти ни с чем.

– Мы знаем, Евно: в Финляндии был разработан план взрыва дачи господина министра. Знаем также, что там отсиживаются Зильберберг и Сулятицкий, которые перепоручили теракт другим смертникам. Адрес? Точный!

Евно Азеф тоже знал, когда уже невозможно вилять хвостом. Он назвал адрес финляндской дачи и даже нарисовал на листе бумаги точную дорогу к ней. По зимнему времени совершенно непроезжую; ему ведь и о своей шкуре следовало подумать. В случае чего Савинков разделается с ним похлеще Герасимова…

Но Азеф уже не мог остановить двоих лыжников, идущих по его бумажной тропе.

Ах, какие славные лыжники постучались в дверь отеля! Жених-студент и невеста-курсистка. Конечно, им поначалу сказали, что «мест нет». Но ведь замерзают несчастные гуляки, сбились с дороги, а тут попали на лыжный след, по нему и вышли. Уж не откажите, друзья-финляндцы! Хоть в коридоре, хоть где, лишь бы не замерзнуть…

Живший в лучшем номере Зильберберг чертыхнулся, но пожалел путников, разрешил пустить. Ночь они счастливо провели на кровати одной из горничных, щедро расплатились и с великой благодарностью отбыли восвояси.

Так узнал полковник Герасимов о местонахождении организаторов взрыва. Теперь оставалось только контролировать поезда, идущие с финской стороны. Ну, это уже дело техники.

На Финляндском вокзале взяли вначале Сулятицкого, сбежавшего из Севастополя вместе с Савинковым семинариста-прапорщика, а потом и Зильберберга.

Виселица?..

Само собой. Их не спасло даже то, что поручение «генерала террора» они переложили на молодых дураков.

Попадись и сам Савинков – и он бы качался под той же перекладиной!

Но вот незадача: самого «генерала террора» ни тогда, ни после не удалось поймать – это сделали уже чекисты Дзержинского, в 1924 году.

А ведь полковник Герасимов был лучшим российским сыщиком. Не чета лопоухому Лопухину!

Впрочем, смерть даже самого Бориса Савинкова не скрасила бы жизнь четырнадцатилетней красавицы-калеки, оставшейся, по сути, без ног…

XV

Столыпин не питал иллюзий. Видит Бог, он хотел быть помещиком, только помещиком, хорошим и честным. Разве этого мало? Он веровал в свою помещичью честность, даже будучи предводителем дворянства. Даже будучи губернатором в самой «красной» губернии. Но как быть министру внутренних дел? Да вдобавок и председателю Совета Министров? Слева выли голодные шакалы, справа по-собачьи тявкали ненасытные волки. С чистой совестью из этой стаи не вырваться, в белых перчатках эту грязь не разгрести. Право, он начинал понимать всеми ненавидимого министра Плеве. Казни? Виселицы? Тюрьмы? А что тому было делать?! Да хоть и ему, Столыпину, за которым тянутся сразу два хвоста – и либерала, и черносотенца. Сколько ни меняй чиновников – они остаются служителями мамоны и власти. Что, в общем, одно и то же. Закон о беспрепятственном выходе крестьянина из общины принят, но над ним все насмехаются, хуже того – не спешат и крестьяне покидать вековую печку-общину. Во-первых, власти не верят, во-вторых, и дровишек, хоть и гнилых, в эту печку со всех сторон подбрасывают. Кадеты кричат: «Государственный передел помещичьих земель!» Социалисты: «Грабь награбленное!» Положим, те и другие прекрасно понимают, что без революций и крови осуществить ничего нельзя, свои ехидные лозунги засовывают в размалеванную оберточную бумагу. Как карамельку. А пососи-ка!..

Председатель Совета Министров карамельку принять не мог. Не обо всем можно было говорить открыто и не все можно было сокрыть. Чехарда между Первой и Второй Думой продолжалась; назревала и Третья, может, уже по другому избирательному закону. Но что это значит? Таись до времени, все планы не раскрывай! Но ведь кто-то же должен исполнять твои прожекты? Этот кто-то хочет понять: чего требует неистовый реформатор?

Так был заведен «Секретный журнал» Совета Министров; именно там, «по секрету», Столыпин открыто изложил свои мысли: