Столыпин

– Гм… Петр Аркадьевич… Смелые у вас, однако, сопоставления!

– У вас учусь, ваше величество. Кто из прежних государей решился бы на такое?..

Александр-Освободитель освободил крестьянина от крепостной зависимости… и оставил не менее жестокую зависимость – от круговой поруки…

– Но с этим мы уже решили?

Решили, да не совсем. Разговор о паспортах проходил накануне исторического указа, как бы в его тени. Столыпин подгонял одно под другое, чтобы не раздражать государя мелочностью своих напоминаний. Дневные прожекты созревали у подножия Черного рыцаря, во время ночных бдений. Иногда они долго стояли вот так, на пару. Он, как и этот каменно застывший Рыцарь, становился охранителем Петербурга, да что там – всей России! Какое-то подспудное чутье подсказывало: доверие государей не вечно!.. Значит, торопись…

При следующем посещении на привычный уже вопрос «Ну, что там у нас?» следовал ответ:

– Крестьянский банк, ваше величество. Именно он возьмет на себя скупку помещичьих земель и продажу земельных участков. По льготной цене. В многолетний кредит.

– А не разворуют?..

– Под государевым оком не посмеют, ваше величество.

– Под вашим оком, – поправлял Николай II.

Что и требовалось. Соглашался охотно:

– Да, под мою полную ответственность, ваше величество. А чтобы подкрепить ее, следует…

Дальше следовали высочайшие узаконенные правила:

– земля не может перепродаваться помещикам;

– не может продаваться даже крестьянским обществам;

– только в личную собственность крестьянину!

– Да, но хватит ли землицы?

Столыпин был готов к такому вопросу:

– Напомню вашему величеству: в Крестьянский банк передается большинство удельных земель и степных угодий, целинных залежей, также земли Алтайского округа – они обращаются для устройства переселенцев, а также…

Он замялся, не решаясь напомнить уже обговоренное. Николай II самолично напомнил:

– Вы забыли, Петр Аркадьевич, про владения царской семьи. Ведь мы уже договорились, что они будут значительно уменьшены. В пользу переселенцев.

У Столыпина хватило ума пошутить:

– Проводя земельную реформу, мы, в отличие от социалистов, не забываем о незыблемости частной собственности. Разве царская семья – исключение, ваше величество?

– Не более чем ваша исключительность, Петр Аркадьевич, – с удовольствием видя, что поймал на слове, открыто засмеялся Николай II. – Наши ретивые сыщики, еще до вашего переезда в Петербург доносили: саратовский губернатор вопреки царским указам самолично передает свои земли крестьянам… Разве я осуждал или карал за это?

Тон разговора был как нельзя лучше. Столыпин позволил себе:

– Премьер-министр тоже не станет карать, ваше величество!

– Вот и прекрасно. А сам-то ваш хваленый банк – не обмишурит крестьянина?

Этот вопрос был далек от шутливости.

– Банк выгоду свою получит на помещичьих процентах. Что касается крестьянской ссуды, то она доведена уже до 90–95 процентов. Более никак нельзя, ваше величество.

– Да более и не требуется. Дай Господь и так!..

Это надо было видеть: самодержец и главный российский помещик крестятся во славу крестьянской ссуды!

II

Медленно, со скрипом, но крестьянская жизнь в губерниях стала налаживаться. Бунтовать надоело. Не лучше ли взять земельный надел да заняться порушенным в замятне хозяйством?

Крестьянин, конечно, не читал ни социалистических, ни эсеровских газет – коль они залетали, на цигарки пускал, – но вожди и читали, и пописывали, сидя в парижских кафе, встревоженные статьи.

Борис Савинков, из врожденного дворянского неприятия бросавший в камин всякую писанину, на этот раз с удовольствием расхохотался:

– А ведь прав этот сукин сын Ульянов!

Язвительный смех вызвала проповедь большевистского лидера, где тот с ужасом признавался:

«Что, если столыпинская политика продержится действительно долго?.. Тогда добросовестные марксисты прямо и открыто выкинут вовсе всякую «аграрную программу»… ибо после «решения» аграрного вопроса в столыпинском духе никакой революции, способной изменить экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может».

Так он припечатал не только себя, но и эсера Савинкова, который ничего против мужика не имел, наоборот, как всякий эсер, защищал его.

Отсмеявшись, Савинков поинтересовался:

– Наша БО жива или уже сдохла? На Аптекарском острове угрохали тридцать ни в чем не повинных людишек – и все?!

Не в бровь, а в глаз. Сподвижники в новом лесном отеле за новым шикарным столом не кваском пробавлялись.

– Мне самому, что ли?

Дальше Финляндии, из Парижа, он не мог совать носа. Всего несколько месяцев назад спасся от виселицы, а смертного приговора и новый министр внутренних дел не отменял.

Пристыженные сподвижники, объевшиеся парижскими устрицами, через Финляндию и Выборг ринулись в Петербург. К Зимнему дворцу.