Столыпин

3 июля стало последним днем революции.

Из 442 депутатов Третьей Думы триста составляли представительное большинство. Отныне председателю правительства не придется каждый раз оглядываться на левые-правые кресла… Так он удовлетворенно думал. А пока… пока маленькое сумасшествие!

Он лихо повернулся на одном каблуке и велел Недреманному оку:

– А прикажи-ка заложить открытое ландо. Парой гнедых!

Пока полковник размышлял над непривычным выездом, Столыпин рысцой пробежал по дорожкам парка. Там слышалась какая-то веселая возня и голоса гувернеров и гувернанток:

– Да пожарным, пожарным звоните! Чтоб с лестницами…

– Как без лестниц… Мне и до первого сучка не подтянуться.

– Мне-то и глянуть страшно…

Но страшного ничего не было. Дурачились дети по такой прекрасной июльской погоде. Карапуз Аркаша, воспользовавшись болтовней своих смотрителей, полез на липу, как на грех, до земли спустившую сучья. Чем не лестница? Надо же показать мужское превосходство! Вот он и показывал – голопузой обезьянкой покачивался уже на высоте трех метров, летняя матроска задралась до пупка, да и штанишки могли вот-вот сползти на руки беспомощно столпившихся нянюшек. Куда им по липам лазить! Уже десятилетняя Ара на выручку ринулась. Чего доброго, и пятнадцатилетняя Елена следом пустится! Она уже стращала проказника да и младшую сестрицу заодно:

– Вот я вам задам трепку!.. Не как па, без жальбы!

Где-то уже и слов таких понахваталась, вполне могли нянюшкам подражать. Отец стоял в отдалении, посмеивался счастливо. Никаких у него дум о Думе не было. Это ли не жизнь – взрослевшие дети? Здесь не Зимний дворец, здесь дворец Елагинский, место настолько скрытное и прекрасное, что арестантской тесноты вроде бы и не замечалось. Указал ему на новое гнездо сам государь – может быть, в память о своем отце. Елагин остров был любимым местопребыванием Александра III; здесь он мог вполне по-царски сибаритствовать, попивая тайком от женушки коньячок. Некоторая отдаленность от центра, классический строй невозмутимых колонн, вековые деревья, морской песок на дорожках, – нет, он лучше Столыпина понимал вкус жизни, доставая из специально сшитого сапога фляжку с коньяком… Куда уж за ним угнаться задурманенному делами сановному правителю!

Но и у него сегодня дурость была шаловливая. Не слыша криков нянюшек – он слышал только счастливые крики детей. Даже колючая проволока, мелькавшая с той стороны ограды, не смущала. Господи, как все хорошо, если бы не безногая Наташа…

Но и тут он ошибся. Коляска Наташи, стоявшая по другую сторону развесистой липы и до поры сокрытая ветвями, в какой-то момент всколыхнулась… и руки Наташи вздернулись над взбившейся прической! Отец мог бы не удивляться силенкам шестнадцатилетней калеки; не все ее надоедливые нянюшки катали, она давно уже сама норовила крутить колеса.

Так и поднималась по стволу живая, визжащая цепь: Аркаша, Ара, а за ней на одних руках и дуреха Наташка…

Крики уже стояли несусветные:

– Господи, попадет нам… куда они все лезут!..

– Да ведь и калечная за ними…

– Где пожарные-то?..

Пожарные знали свое дело – не впервые снимать детей с деревьев. Так и сошлись все вместе: подскочивший к липе отец, пожарные с лестницей, в растерянности махавший руками полковник, Ольга, с криком:

– Да что ж это у вас делается?.. Есть кто при детях?

Скандал назревал нешуточный.

– Есть! – за всех отозвался отец, подскакивая к липе и хватая Наташу на руки.

При его-то росте немудрено было подхватить.

Не дожидаясь матери, он подбежал к полковнику, который все смекнул и подзывал стоявшую поодаль коляску. Запыхавшийся отец опустил дочку на заднее сиденье, вспрыгнул сам и велел кучеру:

– Гони к воротам, Игнат!

Даже Недреманное око чуть не продремал – на ходу уже сиганул полковник на переднее сиденье, восхищаясь и ужасаясь одновременно:

– Ну, Петр Аркадьевич, если бы я был вашим начальником!..