Столыпин

VI

Мария Федоровна своим материнским чутьем чувствовала, что это ее последняя победа над «немецким каблучком», а стало быть, и над извечной нерешительностью сына и что очень скоро и окончательно верх возьмет его упрямство…

Ее искренний и тоже упрямый собеседник это пока не понимал. Его, как всегда, пьянил успех. И вечная жажда работы!

Тем более что знаки поддержки шли с самых разных сторон. Иногда от людей, которых он и в глаза не видел, а за глаза называл террористами. Например, раскаявшийся революционер и в прошлом один из руководителей террора Лев Тихомиров прислал телеграмму:

«Приношу дань глубокого уважения до конца стойкому защитнику национальных интересов».

Да и государь после долгого и слезливого разговора с матерью повел себя как нельзя лучше. Сразу после возвращения Столыпина из Гатчины глубокой ночью, в третьем часу, на Фонтанку прискакал фельдъегерь с пакетом от царя. Разбуженный Столыпин, наспех но искренне, угостил знакомого вестника коньяком и, затворясь в своем кабинете, перекрестился пред кабинетной иконой апостола Петра. Потом уж вскрыл пакет. В нем было личное письмо Николая II аж на шестнадцати страницах! И все их он написал после возвращения от матери в остаток короткого еще, мартовского дня?!

Государь, по сути, каялся, что бывал не всегда искренен, не всегда слушался своего главного помощника. Не царское это дело – признавать ошибки, но Николай признавал. И здесь нельзя было отказать ему в честности. Несмотря на спешку и собственноручные помарки – письмо секретарями не переписывалось и не перепечатывалось на «Ремингтоне», – несмотря на некий душевный надрыв, там были далеко идущие государственные прогнозы. И главный из них: «Только дружная работа вместе с Вами может поднять страну». Те же слова были на устах Марии Федоровны! Николай отнюдь не по-царски просил Столыпина забрать прошение об отставке, для чего, не откладывая дела в долгий ящик, утром же прибыть в Царское Село.

В спальню он так и не возвратился. Не гася настольный свет, прилег тут же на диване. Но какой сон! Тягучая дремота.

Ночная суматоха да и пробивавшийся из-под дверей свет привели в кабинет Ольгу.

Она, видимо, стояла какое-то время в полутени – верхний свет не горел, – и уж потом тихо присела на краешек дивана.

Он очнулся от дремы и протянул к ней руки:

– Что ты не спишь, Оленька?

– А ты, Петя?..

– Я-то?.. О-хо-хо! Я с царями спорю.

– Да чего спорить? Подал в отставку, и слава богу. Уедем в Колноберже да и будем жить, как все добрые помещики. Там теперь и Маша невдалеке. В гости к зятю будем ездить. А… Ты слышишь меня?

Он слышал. Мысли о том, чтоб все к черту бросить и зажить нормальной человеческой жизнью, не оставляли его в последнее время. Петр Столыпин, он что – Петр Великий, чтоб переворачивать Россию? Нет, увольте! Хватит, поняньчился. Может, отставку-то для того и спровоцировал, чтоб был повод уйти от петербургских дрязг…

– В гости к зятю – это хорошо…

– Так зачем дело стало?

– За тем, – указал он на разорванный пакет. – Утром опять туда… в Царское Село. Какие зятья, Оля?

– Да хоть порадоваться бы за Машу. Несчастной Наташе замужем не бывать, а у Маши все хорошо. Неуж ты не рад, Петечка?

– Да рад, рад, конечно.

Свадьбу Маши играли в Петербурге. Поскольку она теперь стала Мария фон Бок, а поместье мужа, прекраснейшие Довторы, находилось в знакомой Ковенской губернии, – вроде бы недалеко, но и неблизко, из Петербурга занятому премьеру гонять туда было несподручно. Разве что в отставку?!

– Олечка, дай я тебя поцелую – и ступай спать. Я здесь покукую. Плед только накинь на меня.

Плед был в нижнем ящике одного из шкафов. Зная характер мужа, Ольга молча укрыла его пледом, тоже поцеловала и, не гася настольный свет, тихонько вышла.

Какие там спальни, дело уже к утру подвигалось. За окнами начинало брезжить…

VII

Прибыв в 10 часов утра в Царское Село, Столыпин встретил самый теплый прием. Раздрая как не бывало. Разумеется, Столыпин не говорил о приятельских беседах с Марией Федоровной, а Николай умолчал о своих слезах. Все-таки это был конфликт двух мужчин, двух мужиков, хоть и не согласных во мнениях, но очень нужных друг другу. В конце концов, много было и общего. Как бы ни относилась датчанка-мать к немке-невестке, но Николай был прекрасным семьянином, как и Столыпин. Качество в нынешнее время редкое. За что был убит боевым отрядом эсеров Савинкова великий князь Сергей Александрович, правитель всея Москвы? Не за зверства, к которым особо и не тяготел, не за лихоимство, не за пренебрежение национальных интересов России, тут он был даже лучше других великих князей. Но!.. Подвластные полицейские подхалимы вылавливали и таскали ему в постель смазливых мальчиков. Террористы, и прежде всего сам Савинков, дворянин до мозга костей, чувствовали к Сергею Александровичу вполне мужскую брезгливость. За что был сослан с лишением всех чинов в Оренбургскую губернию еще Александром III и не прощенный Николаем II великий князь Николай Константинович? За то, что мерзко и дико крал и дарил любовнице драгоценности своей матери.