Столыпин. На пути к великой России

Возможно, именно в таком стоянии перед Богом царь вымолил себе в помощники П.А. Столыпина. Столыпин стал для него даром Божьим, отсюда и такое исключительное доверие Николая новому министру. Совместная государственная работа царя и премьера – это длительный духовный процесс, процесс порой трудный, требующий от царя умения преодолеть себя, свои прежние стереотипы, а иногда и человеческие слабости. То, что дано Богом во спасение страны, нуждается в сохранности и приумножении. Государь берег Столыпина, давал широкий простор его талантам и энергии, стараясь использовать колоссальную мощь своего премьера с максимальной пользой для России.

Можно сказать, что царь и Столыпин, единые во Христе, но разные по своим духовным и земным талантам, стали той удивительной двоицей, которая выразила полноту усилий верховной власти в спасении родины. «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, – говорит Господь, – там Я посреди них» (Мф., 18, 20). Именно на этом совместном союзе с Богом строилось царем и Столыпиным здание великой России.

Глава 7 «…совесть моя никогда меня не обманывала»

Для настоящего христианского правителя чем выше и масштабнее объем его власти, тем больше от него требуется ответственности и самоотдачи. Власть – это не способ удовлетворения эгоистических желаний, не автоматическое признание личного успеха, а готовность «пожертвовать (ради подданных. – Д.С. ) всеми своими силами, своим досугом, своими пристрастиями, своим личным счастьем, своим здоровьем и своею жизнью»[461]. Через шесть месяцев после воцарения Николай писал великому князю Сергею Александровичу: «Иногда, я должен сознаться, слезы навертываются на глаза при мысли о том, какою спокойною, чудною жизнь могла быть для меня еще на много лет, если бы не 20 октября (день смерти отца Николая – императора Александра III. – Д.С. )! Но эти слезы показывают слабость человеческую, это слезы – сожаления над самим собой, и я стараюсь как можно скорее их прогнать и нести безропотно свое тяжелое и ответственное служение России»[462].

Порой минуты отчаяния от перегрузки государственной работой возникали и у Столыпина. «Лишь бы пережить это время, – пишет он в самый разгар революции супруге, – и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с одного человека нельзя…»[463] Однако долг перед страной, освященный обетом на кресте и святом Евангелии, не только запрещал царю и премьеру отстраняться от социальной жизни, но и связывал верой, что Господь не оставит, подкрепит и защитит на избранном пути.

«Все рассказы о властолюбии Государя, о нежелании поэтому уступить Самодержавие ради каких-то личных выгод, – писал в эмиграции историк В.М. Федоровский, – совершенно ложны. Он с радостью передал бы все тягости правления другому лицу, и только сознание долга не давало возможности Государю покинуть Свой пост»[464].

«Мысль об отставке иногда меня посещает, – говорил Столыпин П.А. Тверскому, – но у нее всегда настороже есть могучий противовес… Если я уйду, меня может сменить только кто-нибудь вроде Дурново или Стишинского. Я глубоко убежден, что и для правительства, и для общества такая перемена будет вредна. Она может остановить начинающееся успокоение умов, задержать переход к нормальному положению, может даже вызвать Бог знает что»[465].

Однако крест самодержца неизмеримо тяжелее креста губернатора или министра. Царское служение в своем идеальном воплощении есть личная бессрочная жертва Богу и народу. Оно не ограничивается рамками рабочего времени, не измеряется степенью деловой одаренности коронованной особы. Воспитывая наследника, общаясь с народом, молясь за Россию, царь решает государственные задачи не менее важные, чем непосредственное управление державой. В каждом его поступке, в каждом произнесенном слове, даже случайно брошенном взгляде, независимо от его собственного внутреннего настроения и внешних обстоятельств, подданные должны видеть величие, мудрость, милосердие настоящего царя. «Нет выше… нет труднее на земле Царской власти, – говорил митрополит Московский Сергий Николаю II в день его коронации, – нет бремени тяжелее Царского служения»[466].

В начале ХХ столетия русская государственность переживала структурный кризис. По признанию самого Николая II, малейшее неосторожное движение в управлении могло вызвать катастрофические последствия. Ситуация еще больше обострилась с приходом революции. В 1905-м и в последующем за ним 1906 г. возникла опасность полной потери государственного управления. «Я помню, – писал Н.Н. Львов, – мне говорил Столыпин, что в Саратове жандармский полковник при одном известии о министерстве Милюкова выпустил из тюрьмы всех политических заключенных, в другом городе губернатор сам явился с повинной на какой-то митинг рабочих и отменил свое распоряжение. Начальственные лица оказывались больными, лишь бы избежать ответственности за свои действия»[467].