Столыпин

31.10.1905. «Олинька моя, кажется ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечева казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых. У Васильчиков 3 убитых, еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика. Его тоже казнили, а трех интеллигентов держат под караулом до прибытия высшей власти… Местами крестьяне двух деревень воюют друг с другом. Жизнь уже не считают ни во что… Я рад приезду Сахарова – все это кровоприношение не будет на моей ответственности.

А еще много прольется крови.

В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовятся опять демонстрации – весь гарнизон на ногах. Дай Бог силы пережить все это.

Целую тебя много нежно…

Как только уляжется, вышлю вагон. Сахарова приглашу жить у нас».

И следом опять телеграммы:

31.10.1905. «Здоров положение без изменений городе спокойно уездах много человеческих жертв».

1.11.1905. «Сегодня хоронили одного убитого рабочего, хотели грандиозную манифестацию. Весь гарнизон был на ногах. Рабочие были у меня. Я с ними говорил и имел успех, так как граждане рабочие не выкинули даже черного флага, как того хотели…

В уездах все-таки пугачевщина. Каждый день несколько убитых и раненых.

Точно война!..

Не знаю почему, но что-то мне подсказывает, что теперь… будет ослабевать… Завтра выезжаю в Ртищево…»

2.11.1905. «Здоров телеграфируй какого числа ты могла бы выехать для посылки вагона».

3.11.1905. «Здоров, благополучен не безпокойся если будет перерыв известиях при первой возможности высылаю вагон с надежным жандармом».

Вот еще два письма, точные даты которых установить не удалось:

«Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 ч. утра безоглядно до 1 ч. ночи (а еще папка с бумагами не тронута), но хочу поговорить с тобою.

Дни идут плохо. Сплошной мятеж: в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими… Войск мало и прибывают медленно. Пугачевщина! В городе все спокойно. Я теперь безопасен, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится, и что если меня тронут, возобновится удвоенный погром. В уезд выеду конечно только с войсками – теперь иначе нет смысла.

До чего мы дожили. Убытки – десятки миллионов. Сгорели Зубриловка… исторические усадьбы. Шайки вполне организованы.

Целую, обожаю тебя, ангел. Деток целую».