Стон березы (сборник)

Петр Афанасьевич двинулся к нему, но рядом стоявший красноармеец, быстро передернув затвор, направил на него винтовку.

— Назад! — скомандовал он.

— Петя, не надо! — крикнула жена.

— Я сказал отойди, а то заодно и тебя…

— Стреляй в меня, — хладнокровно произнесла женщина, — но сына не трожь.

Козлов продолжал стоять с наганом в вытянутой руке. В хате стояла жуткая тишина.

— Кондратьев, — не поворачивая головы, позвал Козлов. — Быстро в сельсовет, передай председателю, что контра оказала злостное сопротивление.

Красноармеец пулей выскочил на улицу. Через полчаса в дом вбежали еще трое военных. Они скрутили руки Виктору и под конвоем увели в сельсовет. Ярошенко с женой и дочкой посадили в сани. Козлов подошел к Любови Михайловне.

— Запомни: твой сын у меня кровью харкать будет. Это я тебе обещаю.

— Ты будешь проклят Богом, — в ответ произнесла она. — И дети твои, и внуки — тоже…

Под утро, когда станица еще спала, на санях под конвоем повезли в районный центр три раскулаченные семьи. А через три недели сотни раскулаченных семей товарняком доставили в Томск.

Из Томска несколько десятков семей на санях повезли в районный центр — село Молчаново, которое находилось в сотне километров. Среди них была и семья Ярошенко. В Молчанове кулацкие семьи распределили по селам.

Молодой милиционер, которому было поручено доставить две семьи в села Майково и Тунгусовка, ехал и размышлял, как поступить. Село Майково, куда ему следовало доставить семью Ярошенко, находилось в семнадцати верстах от главной дороги, а ему не хотелось делать лишний крюк. "Если я поеду в Майково, — размышлял милиционер — то до Тунгусовки доберусь глубокой ночью". Ехать по тайге ночью ему не хотелось. Уже было несколько случаев, когда пурга заставала людей в пути, а потом их находили замерзшими. Кроме того, в Тунгусовке жила знакомая девушка, и он хотел воспользоваться случаем, чтобы встретиться с ней.

К обеду они подъехали к перекрестку, где надо было повернуть на Майково. И когда извозчик уже собрался повернуть лошадей, милиционер неожиданно скомандовал:

— Стой! В Майково не поедем.

Он соскочил с саней, подошел к Ярошенко.

— Видишь вот эту дорогу? — он указал на еле заметную заснеженную просеку через тайгу. — Дальше сами пойдете. Село рядом, всего семнадцать верст. Вот эти документы передашь председателю. Он вас там и устроит. Передашь ему, что на обратном пути я к нему загляну.

— Гражданин начальник, — взмолилась Любовь Михайловна, — побойся Бога, как же мы по такому снегу доберемся? Дороги-то нет. Мороз до костей ломит. Мы же налегке одеты.

— Все, я сказал, сами доберетесь, а замерзнете, так на несколько контр меньше станет. Слазьте.

— Гражданин начальник, дитя пожалей, она же в ботиночках.

— Я что сказал? — угрожающе произнес милиционер и рукой потянулся к кобуре. — А то прямо здесь вас, контру, порешу.

Они стояли и смотрели вслед удаляющимся саням. Любовь Михайловна не выдержала и, опустившись на снег, горько заплакала. Петр Афанасьевич подошел к ней, приподнял за плечи. Прижавшись к мужу, сквозь слезы она произнесла:

— Петя, за что? В чем мы провинились перед Богом?

— Перед Богом совесть наша чиста, — тихо ответил он. — Пошли. Говорят, ночи здесь быстро наступают.

— Никуда я не пойду, — отталкивая его от себя, в истерике закричала она. — Я хочу знать, в чем я провинилась перед Богом? Ты слышишь? — взметнув руки вверх, она смотрела в хмурое небо. — Ответь, в чем я согрешила перед Тобой?

Петр Афанасьевич, глядя в обезумевшие ее глаза, в душе похолодел. Катя плакала рядом с матерью.

— Любаша, успокойся. Надо идти. Ветер подымается. Катя замерзнет.

Они шли молча. Дорога была засыпана снегом. По ней, видно, давно никто не ездил. Петр Афанасьевич, взвалив на плечи узелки, пробивал для них путь. Он спешил. Ветер со снегом набирал силу Идти становилось все труднее. Иногда по пояс проваливались в сугроб. Через несколько верст Катя стала жаловаться, что ноги замерзли. Петр Афанасьевич опустился на колени перед ней, сняв ботинок, просунул ногу себе за пазуху. Приподняв голову, увидел слезы на ее глазах.

— Потерпи, доченька, осталось немного.

— Мне больно, — плача, произнесла девочка.

Он снял с себя фуфайку, оторвал рукава, обмотал ее ноги. Любовь Михайловна сидела на снегу.

— Любаша, пошли, — крикнул он, но она продолжала сидеть.

Он подошел к ней и силой приподнял. Верхушки деревьев словно выли. Взяв дочку за руку, согнувшись, он пошел. Стало совсем темно.

— Петя! — стараясь перекричать вой пурги, позвала Любовь Михайловна.

Он повернулся.

— Я больше не могу. Сил нет. Пойдем в лес, там пургу переждем.

— Мы там замерзнем, — наклоняясь к ней, закричал он. — Надо идти.

— Не могу больше, — опускаясь на снег, взмолилась она.

— Вставай! — тряся ее за плечи, закричал он. — Катя остывает.

Она обезумевшими глазами посмотрела на дочь. Та, свернувшись в комок, лежала на снегу. Она подползла к ней.

— Катя! — в истерике закричала она.