Палыч сорвал со стены изображение Горбачева и грохнул его об палубу.
— Доигрался со страной, подлюка пятнистая!
Ванюков прыгнул на портрет и начал ожесточенно его топтать. Обезьяноподобная фигура скачущего Палыча ничего, кроме смеха, вызвать не могла. Народ заржал во всю мочь. Палыч принял смех за одобрение своих действий и танец на портрете продолжил. Мне стало немного мерзковато. Но не от танцев на лице генсека, а от ощущения того, что из-за этих государственных смут моя семья может остаться сидеть в аэропорту на неопределенный срок. Захотелось кому-нибудь испортить настроение.
— Палыч, а знаешь, по радио говорят, Горбатого вернут. А орлыгэкачеписты — предатели Родины, и их будут судить. Ты поосторожнее.
Палыч прервал телодвижения. Оглянулся по сторонам. Но сочувствующих взглядов не нашел.
— Паша, брось чушь пороть. Козел он. Довел страну до ручки.
Я пожал плечами.
— Смотри, Палыч. Тебе еще служить.
И пошел в каюту досыпать. Палыч еще потоптался на месте, поднял портрет с палубы и со словами:
— Доска больно хорошая, в хозяйстве пригодится, — тоже убрался в каюту. Народ, насытившись политикой по уши, начал разбредаться кто куда. Одни — заниматься делами, другие — откровенным бездельем.
Командира не было до обеда. Вера в способности Светлакова договариваться с командованием была железной, вследствие чего к дежурству никто толком не готовился. Старпом и тот поперебирал журналы в центральном, раздал всем задания и убыл инспектировать подушку в каюту. После обеда Светлаков вышел на построение. Голос его звучал торжественно и громко:
— Товарищи подводники! Ситуация в стране напряженная. Сами понимаете, что никто ничего не понимает. Командование Военно-морским флотом, осознавая всю ответственность за ракетно-ядерный щит Родины в столь критический для нашей страны момент, приняло решение поставить на боевое дежурство все корабли, способные нести ядерное оружие. К сожалению, мы… в их число не попали. Нет, никто не сомневается в том, что наша матчасть способна обеспечить старт ракет в любой точке Мирового океана. Но в связи с нашим межпоходовым ремонтом перед нами ставится задача, быть готовыми уйти в море по окончании ремонта и выполнить наш долг! Нам приказано обеспечить нахождение на борту двух полных смен личного состава, то есть две трети экипажа. После роспуска строя командирам боевых частей — в центральный пост. Всем вниз!
В это время я в очередной раз исполнял чьи-то обязанности, поэтому присутствовал в центральном посту на полных, законных основаниях. Собрав бычков, командир уже без лишнего пафоса продолжил:
— Ребята, бардак полный. Куда наступать, никто не знает. Штаб связывается с Москвой, а там все блаженные — то ли бумаги жгут, то ли еще что. Короче, принимаю решение: людей на борту мариновать не будем. У нас и так автономка на носу, насидимся. Смены полные держать тоже не стоит. Кроме корабельной вахты посадим штурмана, минера, вахтенного офицера обязательно. Матросов из казармы всех на борт. С завтрашнего дня все питаемся на корабле. Сегодня старшим на борту останусь я, завтра старпом. На всякий случай проверить схему оповещения. Светиться нам ни к чему, людей потихоньку стравим домой, после 19.30. Утром всем на борт к семи ноль ноль. Вопросы есть?
Какие могут быть вопросы, если и так все ясно. Все сидят, мы нет. Но в полной боеготовности. Я дождался, когда народ более или менее рассосался из центрального поста, подошел к командиру и объяснил ситуацию с приездом семьи. Светляков меня сразу успокоил:
— Паша! Не бери лишнее в голову. Ну и что, что выезд запрещен? Тебя учить что ли, как из поселка выбраться? Наш командующий ни хрена в ситуации не понимает, впрочем, как и все, поэтому влепил все возможные мероприятия, какие только в голову пришли. Жопу надо прикрыть! И от тех, и от тех! Так что не кисни, в конце концов, выпишем тебе командировочный в Мурманск за снарядами. Для борьбы с антиконституционными формированиями в тундре!
И Светляков беззаботно расхохотался. Его настроение передалось и мне. Собственно говоря, чего мучиться. Не первый год служу. Выпутаемся.