Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Так я начал работать и у начальника. Мой социальный статус резко возрос. Теперь я художничал на оба фронта. Объем работы вырос значительно. Приходилось напрягаться на самом деле. Меня никто не трогал, и я заседал в апартаментах начгуба, когда хотел, благо сам он на гауптвахте засиживаться не любил.

К исходу своего ареста я полностью изрисовал альбомы моряков, но все же не успел доделать глобальный стенд. Утром меня вызвал начальник гауптвахты.

— Выходишь сегодня, Белов?

— Так точно, товарищ капитан!

— А наш уговор помнишь?

Я подавленно молчал. Но начгуб, видимо, принадлежал к категории случайных людей в стройных рядах гарнизонной гвардии. Он предложил компромисс:

— Белов, давай так. Я тебе объявляю семь суток ДП. Да не вздыхай ты! Ты спокойно доделываешь стенд, спишь не в камере, а в кубрике моих орлов. Питаешься с ними и все остальное. Подберем форму, домой вечерком сходишь пару раз. Ну как, согласен?

Я молчал. Моя судьба была полностью в его власти.

— Что молчишь?

— Насильно мил не будешь, товарищ капитан.

— Тогда я без твоего согласия семь суток добавлю. Устраивает?

— Ваша воля, товарищ капитан.

Начгуб засмеялся.

— Ну ладно, кадет, не сохни! Помог — и слава богу! У меня таких, как ты. Справимся! Свободен!

Когда я приехал в училище, все поражались моему цветущему виду. С губы обычно возвращались худые, злые, зеленоватого цвета. Я же выглядел словно после дома отдыха, цветущим и жизнерадостным. Так и закончилось мое южное опробование гауптвахты изнутри. Слава богу, в шкуре арестанта мне больше бывать не приходилось.

Мимоходом. Военная хитрость

Севастопольская гауптвахта. Вечер. В камере битком набито народа. Прошел ужин, окончилась приборка, и «губари» рассажены по камерам в ожидании вечерней проверки и отбоя. Камера освещена плохо. Лампочки и так тусклые, да еще арестованные всеми доступными способами стараются уменьшить яркость. В полумраке меньше заметен сигаретный дым. А курить арестованным строго-настрого запрещено. Попался — получи сутки ДП. То тут, то там сидящие наклоняются, судорожно вдыхая под шинелями одну-две драгоценные затяжки. А прятаться есть от кого. Камеры в Севастопольской гауптвахте очень оригинально устроены. В одной из стен сделано большое застекленное и зарешеченное окно, выходящее в коридор. За ним всегда маячит часовой. Свои два часа на посту охранник, кроме того, что непосредственно сторожит нас, еще и наблюдает за нашим поведением. Вроде как в телевизор. Вдруг шум какой или драка, или арестанты в наглую курить начнут. А мимо окна то начкар пробежит, то начгуб или старшина гауптвахты прогуляется. И каждый норовит в окно заглянуть, как там наши «каторжные»? И не приведи господь, если кто курит. Кара молниеносна. Курящему — ДП, а часовому сутки ареста. И для полноты наказания часового в камеру отправляют немедленно. Через пару минут. В чем был. Традиция такая на гауптвахте.

А в этот день и караул заступил вроде нормальный. Зря не придирались. Над «губарями» не изгалялись. Нормальные мужики. Вот только один часовой, как раз у нашего окна, негодяем оказался. По нему было видно, что служит без году неделя, всего боится, от всего дрожит. Чуть дымком из окна повеяло, сразу в крик, прекратить, мне отвечать, меня посадят! Мы ему объясняем: дружище, сейчас вечер, никого нет, тебя мы подставлять не хотим, все на себя возьмем, отвернись и все. Сам же на нашем месте оказаться можешь! Он ни в какую! Не курить и все! Посмотрели мы на него и плюнули. Нас много, человек тридцать, сбились кучей в углу и по очереди начали под шинель нырять. Часовой ныл, ныл, а потом вызвал начальника караула и пальцем указал, мол, тот, тот и этот. Начкар посмотрел на него, как на умалишенного, но к сведению принял. Фамилии записал для доклада утром. А это значит — всем записанным плюс трое суток к основному сроку. Народ приуныл. Из названных двум на волю через пару суток выходить. Сидим, зубами скрипим. Обидно. Только один матрос, которому уже на следующий день выходить надо было, вдруг говорит:

— Ладно, мужики, завтра я с этим отморозком за вас посчитаюсь.

Мы и внимания на это не обратили. Мало ли что он говорит, его не поймали, ему завтра на свободу, трепет языком, ну и пускай трепет. Сам-то не попался.

Утром нехороший часовой заступил снова. Подъем, приборка, завтрак. Перед разводом всех снова загнали по камерам. На гауптвахте суета, начгуб пришел, по коридорам бегает, порядок проверяет. Окно в камеру нараспашку открыли — проветрить. А вчерашний матрос около окна примостился и сидит. Ждет чего-то. И тут слышно, как по коридору приближаются шаги и раздается грозный рык начгуба. Все вжали головы в плечи, а матрос вдруг как рванет вплотную к окну и как зашепчет на весь коридор:

— Часовой, часовой, братишка! Поди сюда, пожалуйста!

А часовой растерялся, не понял что к чему, наклонился и в ответ:

— Что кричишь? Чего надо?

Матрос же, как фокусник, мгновенно извлекает откуда-то из рукава сигарету, сует ему в рот и таким же громогласным шепотом:

— Братишка! Дай прикурить, пока никого нет!

А сзади как рявкнет начгуб: