Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Будит меня медсестра. Она приносит мне поднос с ужином из столовой. Сейчас это пухлая женщина чуть за тридцать, с мелкими кудряшками, которые выбиваются из под белого медицинского колпака. Она рассматривает меня с любопытством, словно понаслушалась до этого обо мне всякого-разного.

— Помочь тебе? — предлагает она. — Я могу покормить.

От подноса резко пахнет несвежими тряпками. На тарелке с бледно-зелёной “противоугонной” надписью “Общепит” лежат слипшиеся макароны, рядом с которыми растекается клякса подливки с мелкими и малоаппетитными комочками внутри. В классическом гранёном стакане плавают в компоте сухофрукты.

— Нет-нет, — опасливо отвечаю, — я сам справлюсь.

Она молча и с лёгкой обидой удаляется. Значит, точно сплетничали по моему поводу. Действительно, лежу в отдельной палате. Если это не бред, то кто только у меня не бывал, пока я без сознания валялся. Включая самого первого секретаря райкома, товарища Молчанова. Правда, даже ВИП-статус не избавляет от больничной еды. Интересно, как тут люди поправляются с такой кормёжкой? Или все питаются передачками из дома? Надо завтра этот вопрос выяснить.

Приподнимаю к изголовью подушку, а потом, опираясь ладонями в матрац, подтягиваюсь сам. Боли как таковой не чувствую, только при движении начинает сильно щипать в левом боку. Слабость при этом сильнейшая, руки и ноги словно ватные, а в голове от малейшего движения наступает чехарда, словно в сувенирном шаре с домиком внутри, который хорошенько растрясли.

Расстёгиваю больничную полосатую пижаму, которая напоминает чем-то наряд арестанта из старых фильмов. Грудь перетянута бинтами, самой раны не видно, но даже от мысли о ней становится неприятно.

Сантиметром выше, и каюк. Можно быть сколько угодно неумелым или нерешительным, но нож остаётся ножом. Кучу народу перебили собутыльники, или даже собственные жёны без всяких на то навыков или умений.

Полез пьяный права качать, а супруга в этот момент салатик строгала… И всё.

Может, зря я это всё затеял, и надо было сразу поделиться с Грибовым своими подозрениями? Лицо я прошлой ночью не разглядел, но помимо этого видел достаточно. Одежда, фигура… ошибиться было трудно. Да и все последующие события с пропажей рюкзака и активным участием в истории Лиды Лиходеевой укладывались в мою версию.

Я уверен на 99%, но хочу убедиться на все сто.

К макаронам, ледяным, словно их сварили на прошлой неделе и липким словно пластилин, так и не могу заставить себя притронуться. Пусть мне нужны силы для выздоровления, но не такой ценой. Так что ограничиваюсь компотом с сухофруктами и куском безвкусного серого хлеба. Когда медсестра уносит тарелки, на её лице видна гримаска недовольства. Мол, побрезговал…

В десять вечера свет в палате отключают. Вместе с ним замолкает и радиоточка, по которой я до этого определял время. Больница погружается в тишину, лишь изредка по коридору слышны шаги медсестры. К сожалению, она не цокает каблучками, а шаркает тапками, не давая почвы даже для фантазии.

Глаза быстро привыкают к темноте. Погода ясная и луна заливает всё странным монохромным светом, словно на черно-белой плёнке. Я лежу головой к окну и лишён возможности смотреть наружу, должно быть, для того, чтобы не нарушалось моё состояние “полного покоя”.

Зато, как в театре теней наблюдаю на противоположной стене чёрные, словно нарисованные тушью контуры ветвей и листьев. Их плавное покачивание гипнотизирует. В наступившей тишине и темноте сонливость подкатывает с новой силой.

Четыре умножить на четыре, будет шестнадцать. А если шестнадцать умножить на шестнадцать? Сто шестьдесят и еще шестьдесят и ещё тридцать шесть. Двести пятьдесят шесть. А если двести пятьдесят шесть умножить на шестнадцать? О боги, как же я ненавижу математику!

Представляю себе в уме числа, написанные столбиком, и понимаю, что сна ни в одном глазу. В этот момент ветки за окном дёргаются совсем не от ветра, судорожно и резко.

Тихо скрипит оконная рама и тёмная фигура, кряхтя подтянувшись к подоконнику, забрасывает тело внутрь. Можно было бы смело засыпать, от такого шума я бы точно проснулся. На ниндзя или ассасина совсем непохоже.

— Ну здравствуй, — говорю, приподнимаясь в кровати, — душегуб.

Глава 24

Никакой сложности в том, чтобы попасть ко мне в палату нет. Окно находится на первом этаже, тем более что других просто не существует. Больница в Берёзове одноэтажная, хотя и построена из бетонных блоков, судя по всему, не так давно.

Щеколду на моём окне изнутри открыла Лиходеева. Я сам её об этом попросил после нашего разговора.

Фигура молча движется ко мне. А если я просчитался? Если он сейчас довершит начатое? Возьмёт подушку с соседней кровати и удавит как слепого котёнка. Я сейчас не особо сильнее.

Сжимаю в правой руке прихваченную за ужином вилку. Оружие “последнего шанса”, если что-то пойдёт не так. Она мягкая, алюминиевая, с гнущимися зубцами. Но в крайнем случае загоню в бок, подниму шум, на него прибежит дежурная медсестра…