Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Солнце клонится к закату. От реки приходит прохлада и комары. Особенно вторые напоминают, что пора сворачиваться. Мы доводим девчонок до лагеря и передаём Аникееву с рук в руки, вместе с большой железной миской шашлыка.

— Взятка, — он морщит нос принюхиваясь.

— Никак нет, — басит Степанов, — как младший лейтенант милиции, заявляю — это подарок.

Руководитель экспедиции хмыкает и соглашается.

Домой иду уже в глухой темноте. Мама, на удивление, не спит, суетясь на кухне.

— Ты где шлялся? — спрашивает она.

— У археологов… по работе. — зачем-то добавляю я.

В руках у меня кастрюля, свёрнутая скатерть и ещё куча походного барахла. За спиной рюкзак

— Ты на себя в зеркало посмотри, работничек, — вздыхает мать, но улыбка у неё добродушная, — Ты про экзамены не забыл? Послезавтра английский.

— Помню, мам, всё будет в порядке, — успокаиваю её.

Три месяца съёмок в Сирии для «Таймс» вместе с репортёром Джимом Марло не только намертво вбили в голову все неправльные глаголы, но и поселили в моей речи аристократическую гнусавостьОн начинал диктором на ВВС, а по этим ребятам сверяют английское произношение, как хронометр по Гринвичскому мередиану. Кроме того Джим был каким-то там по счету графом Девонширским и окончил Оксфорд.

— Самый худший английский в Оксфорде, — говорил он, — тебя учат говорить так, чтобы никто не понимал.

— Зачем?!

— Классовое общество, — пояснял потомственный лорд, начищая себе кремом армейские ботинки. — Аристократов не надо понимать. Мы должы оставаться для всех прочих сословий долбаной загадкой. Наши желания должны угадывать интуитивно.

Ботинки он себе чистил каждый вечер.

— Ты долго собираешься своей редакторше голову морочить? — возвращает меня в реальность мама.

— В каком смысле?

— Она на тебя рассчитывает, а тебе поступать скоро.

Назревший разговор всё-таки всплывает. Как не вовремя.

— А я тебя мясо принёс, — невпопад отвечаю, — будешь шашлык?

— Поздно уже, завтра поем, — и добавляет, чтобы не обидеть, — пахнет вкусно.

— Давай завтра поговорим, — окончательно соскакиваю с опасной темы. — Устал я что-то, спать хочу.

По пути в ванную заглядываю в зеркало. Губы распухли, ниже на шее красуются. тёмно-лиловый засос. Надя на прощание пометила. Оставила, так сказать, послание всем моим знакомым женского пола.

— Комаров заходил, — говорит мне мама вслед.

— Что хотел? — оборачиваюсь.

Уж если сам ответственный товарищ не пожалел времени и ног и лично заглянул к простому внештатному фотографу…

— Просил с утра какие-то плёнки ему занести, — сообщает она, — говорит, в твоих же интересах поторопиться. Какая-то выставка у них намечается.

Молча киваю, но мама не останавливается,

— Алик, ты поосторожнее с ним, — говорит она, — Гадкий он человек. Гладко стелет, да потом неизвестно где проснёшься. Им для района мальчик на побегушках с фотокамерой понадобился. Заморочат тебе голову то газетой, то выставками…

Молодость пройдёт, не успеешь оглянуться. Были возможности и утекли сквозь пальцы.

Она говорит убеждённо, и видно, что внутри рассказывает о самой себе. Захолустный дом культуры, крохотная зарплата, рассохшийся дом с текущей крышей. Все нормальные родители хотят своим детям лучшей жизни. Для неё это областной ВУЗ, диплом инженера, «путёвка в жизнь».

Для меня, знающего историю наперёд — Афган, ранение, периодические запои, месяцы без зарплаты, закрытие НИИ, которому посвятил жизнь, работа грузчиком на челночных рынках.

Не хочу такой судьбы всей огромной стране, но в первую очередь не хочу Алику Ветрову.

— Всё будет хорошо, мам, — неожиданно для себя обнимаю эту хрупкую сильную женщину, — всё будет хорошо.

Лучше бы крышу в доме починил, чем пикники закатывать, ругаю себя. Пижон.

Перед тем как уснуть, долго ворочаюсь. Мама не запомнила самое главное. Про какую выставку говорил товарищ Комаров?

Глава 11

— К девчонкам пойдем сегодня? — басит Степанов.

— Сходи, — говорю.

Смешно наблюдать, как на физиономии этого бугая проступает смущение. Отправить человека в нокаут для него милое дело. А пойти в лагерь к археологам к своей ненаглядной Татьяне в одиночку Николай стесняется.