Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

— Я погнал, — Николай чувствует, что градус разговора накаляется, и спасается бегством. — На работу опаздываю. Алик, спасибо за совет! Наде привет передать?

У кипящего чайника, который представляет собой голова Подосинкиной, срывает крышечку.

— Что за разгильдяйство, Альберт?! — заявляет она, — фотографии не готовы! Найти тебя невозможно! Ответственные люди своё время тратят, а тебя на месте нет!

От её крика Степанов вжимает голову в плечи и ретируется, не дожидаясь от меня ответа.

— Мариночка, звезда моя! — в ответ начинаю говорить еще тише, — ты не забыла, что я в школе учусь? И твои права на мою скромную особу ограничены трудовым законодательством? К экзамену я готовлюсь. К английскому. Собрал учебники и в лес упи… — чувствую, что начинаю заводиться, и одергиваю сам себя, — ушел, чтобы не отвлекали. Завтра экзамен у меня, андестенд?!

— А что за Надя? — задаёт главный вопрос редакторша.

— Какая Надя? — округляю глаза, — тебе послышалось. Так кто меня искал?

— Товарищ Комаров, — бесится Подосинкина, — пленку какую-то требовал и про выставку говорил.

Чувствуется, что присутствие Комарова в редакции ей не нравится, и виноватым в этом неприятном событии она считает лично меня. Неизвестная Надя тоже раздражает, хотя в этом редакторша, кажется, не признаётся даже самой себе.

— Какую выставку? — пытаюсь узнать подробности, — ты что-нибудь знаешь?

— Понятия не имею, — мстительно сообщает редакторша, — иди сам с Комаровым дружи. Самая подходящая для тебя компания. И чтобы фотографии с фабрики сегодня были! И еще… — она хмурит лобик, — Сегодня у детского школьного лагеря экскурсия на свиноферму. Подготовь-ка фоторепортажик. Туда Таша пойдет, договорись с ней. Детки всегда хорошо на фото смотрятся…

— Счастье моё, когда?! — охреневаю я, — ты про экзамен прослушала?

— Если за десять лет ничего не выучил, то один день ситуацию не спасёт, — говорит Подосинкина, — Do you agree with me?

— A woman’s sword is her tongue, and she does not let it rust, — отвечаю ей.

«Меч женщины — это её язык, и она не позволяет ему заржаветь», — примерно так это переводится. Старина Тони из «Таймс» в прошлой жизни обожал выдавать подобные фразы. Жаль, что акцент я подцепил не от него.

Оставляю редакторшу в задумчивости, и возвращаюсь к пробежке. Мои пять километров кажутся мне сейчас самым простым, из того, что предстоит на день.

Проблема, которая встает передо мной во весь рост, не нова и знакома любому фотографу. У меня элементарно не хватает времени. Хочется отрастить еще несколько пар рук, словно Шиве. Одними — снимать, другими проявлять, третьими печатать. В современности обработка съедает не меньше времени, чем сами фото, а вот удовольствие от неё, скажем так, сомнительное.

Раньше я без особых сожалений скидывал этот процесс на аутсорс и заморачивался только с отдельными работами. Хороший фотограф со временем обрастает командой. Ассистенты таскают сумки и выставляют типовой свет. Это не отменяет твоей способности закинуть кофр на плечо и сорваться с ним в любую точку планеты. В одиночку.

— Засунь себе эту треху знаешь куда?! Три рубля он мне суёт!

Митрич не хочет брать деньги. Это оказывается главной сложностью. Товарно-денежные отношения в Союзе считаются чем то стыдным, недостойным. Митрич еще мирился с необходимостью брать оплату с клиентов.

Но вести презренные рассчеты между знакомыми?! Поставить «могарыч», «накрыть поляну», или сказать совсем уже мутное «свои люди — сочтемся», вот это по-нашему. По-советски!

Я надеюсь поставить нашу работу на поток. Этим плох вариант с могарычём. Пожилой фотограф может элементарно спиться.

— Ну не продают мне алкоголь, — не выдерживаю я, — Мне ещё восемнадцати нет!

— Затак сделаю, — Митрич невозмутимо гладит усы, — эвон мне всё равно заняться нечем.

— Вы реактивы тратите…

— Так они казенные!

— Время…

— Милаай… — смеётся Митрич, — чего-чего, а времени у меня дохрена.

— Получается, я вас эксплуатирую? — пускаю я в ход коварный аргумент, — наживаюсь на вас? Как капиталист проклятый?!

— С чего это?! — мои слова задевают его за живое.

— Мне за эти снимки в редакции заплатят, — говорю. — Мне совести должно хватить, чтоб за вашу работу деньги себе забрать?

— Да, уж… — Митрич хмыкает, — и то верно…

— Выручайте, у меня ж экзамены… — прошу. — А редакторша сегодня снова на съемку гонит!

— По ней видно, что стервь! — заявляет Митрич. — Сегодняшние тоже мне занесёшь?

— Если не откажете?

— Тащи ужо, — расплывается в улыбке фотограф, — щегол. Всё успеть хочешь. Прям как я в твои годы…

Отказываюсь от чая и оставляю Митрича наедине со своими воспоминаниями. Внутри с облегчением выдыхаю. Риск запороть пленку при проявке теперь близок к нулю. Творчества в этом процессе никакого, а времени убивается достаточно.

— Нам к двум, — Таша сидит на подоконнике и ест бутерброд, — тебе разве Берёза не сказала?

В бутерброде между двумя слоями булки заложена сочная домашняя котлета. Таша ест постоянно. Мне уже объяснили, что на столах в редакции опасно оставлять что-то съедобное. Таша сметает всё, пользуясь коммунистическим принципом «каждому по потребности».