Вот только с конкурсом — тоже поджимает. В журнале написано, что итоги подведут через три недели. Тогда их, скорее всего, огласят. А результаты будут готовы за несколько дней до этого. Так что у меня в лучшем случае — недели две. Дальше всем будет наплевать, кто заряжал плёнку и нажимал на спуск.
Кого впишут в призовые бланки, тот и молодец. История не имеет обратного хода и лихие разоблачения сейчас не в моде.
— А вы обещали под это дело финансирование подвести, — парирую, — на расходники и организацию процесса.— Хитёр, — ворчит Аникеев, — и рабсилу ему, и финансирование. Нездоровые у тебя буржуйские наклонности, товарищ фотограф.
Своим прозорливым умом историка, Аникеев неожиданно попадает в точку. Жаль, что сам об этом не догадывается.
— За время и работу не возьму ничего, — уточняю, — Как и договорились. А помочь ребята сами вызвались. В благодарность за чудесное избавление из темницы.
— Ладно, — машет рукой профессор, — будет тебе финансирование. Принеси мне завтра смету. Два варианта, то без чего обойтись нельзя, и то, что может пригодиться. Я посмотрю, что можно будет придумать. Иди уже, тебя дожидается собеседник поинтереснее меня.
Оборачиваюсь и вижу, что в стороне стоит Надя. Выглядит она грустной. Глаза, буквально на мокром месте.
— Ты чего? — удивляюсь. — Не рада мне?
— Глупый, что ли? — шмыгает она носом, — конечно, рада.
— А что тогда?
Задаю вопрос не конкретизируя, надеясь на подсказку со стороны самой Нади.
— Ты меня в городе будешь искать? — спрашивает она.
— Когда?
Вопрос дурацкий, неудачный, а главное, я и сам спустя секунду понимаю ответ. После, когда закончится практика. Вот так, искал себе летнее приключение. Самый безопасный вариант без личных привязанностей.
— Мне рассказали, что ты в Белоколодецке часто бываешь, — игнорируя мою промашку, продолжает Надя. — Чуть ли не каждую неделю. Ты хотел бы там увидеться?
Мы идём по тропинке, от палатки Аникеева к лагерю, но в какой-то момент сворачиваем не на той развилке, и палатки вместо того, чтобы стать ближе отдаляются.
Ты сама забудешь меня, Надя. Погрустишь неделю, или две. А потом учёба, дела, прежние друзья-подруги.
Даже если мы встретимся, то будем смущённо подбирать темы, отводить взгляды, и оба облегчённо вздохнём, когда настанет пора расходиться.
Люди, оказавшись не вместе очень быстро расходятся в разные стороны. «Как в море корабли», пошлейшая, но верная присказка. У каждого свой путь и с каждой минутой расстояние всё больше, а надежды новую встречу всё меньше.
— Часто бываю, — соглашаюсь, — за аппаратурой езжу, а ещё мне поступать в этом году. Ты ведь уже знаешь, что я моложе тебя?
— Мне это не важно.
— Конечно, встретимся, — говорю я единственно верную в этом случае фразу.
Надя останавливается и доверчиво прижимается ко мне. Всё-таки хорошо, что никто не додумался пойти нас искать.
***
у археологов мы задерживаемся до вечера. Сначала я рассматриваю в камералке будущие объекты для съёмок. Их набирается под три десятка. Всякие каменные штуки и осколки горшков.
Потом нас зовут на ужин, за длинный дощатый стол под натянутым брезентом. По заветам коммунистического общества, посуда у археологов общая. Нам вытаскивают из большой горы по эмалированной миске и такой же кружке.
Мне достаётся большая синяя миска с отколотой по краю эмалью, а Жендосу маленькая бежевая мисочка с цветочком сбоку. Какая-то заботливая мама выдала, наверное, посудину дочке на практику.
Нас кормят супом из рыбных консервов, разваренной до пюрешного состояния картошкой с тонкими нитками тушёнки, которую наваливают в ту же посуду, и крепчайшим чаем с чудесным запахом дыма из огромного столовского котла.
Жендос с грустью косится на мою порцию.
— Махнёмся? — предлагаю.
— Да ладно, — вздыхает он, — не надо. Тебе надо сил набираться после больнички.
— У меня аппетит плохой.
— Точно?
— Зуб даю.
Я без физических нагрузок и на фоне недомогания есть не хочу совсем. «Слоны» предлагают остаться на вечерние посиделки. У костра уже кто-то подстраивает гитару, а освободившиеся от чая кружки старательно и вне очереди отмывают для других напитков.
Пускай Жендос косится с тоской в сторону «старшаков», которые шныряют с видом заговорщиков. Почему-то у всех мужчин, которые собираются накатитить, вид до безобразия загадочный и серьёзный. Во все времена, и при любых напитках, будь это Агдам или некупажированный двенадцатилетний скотч.
Пускай Надя смотрит влажным взглядом с поволокой, обещая склонить белокурую голову мне на плечо, глядя вместе на огонь и подпевая про «солнышко лесное», мысля в роли «солнышка», разумеется, себя.
У Алика есть работа, так что мы возвращаемся назад. Митрича, я ловлю уже на пороге его ателье. Ворча что-то себе под нос, он отпирает обратно висячий замок и отдаёт мне свёрток с плёнками.
Мелькнув перед мамой, которая теперь настороженно относится ко всем моим отлучкам, я отправляюсь в летнюю кухню, ставшую для меня «логовом» и жду темноты.