Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

Подосинкина стремглав несётся прочь. Она бежит в мою сторону и я вижу на её лице выражение чистого и незамутнённого счастья.

Словно у примерной девочки, которая стырила с праздничного стола конфету и съела в нарушение всех правил.

Щёлк! Навскидку. Вот оно!

Щёлк! Щёлк! И ещё одну «с проводкой», когда в резкости остаётся только герой, а весь мир сзади смазывается в стремительном рывке.

Подосинкина выигрывает этот забег. Коза добегает до края поля, и сердито топчется, не желая переступать на асфальт. Марина оборачивается к ней, сгибаясь в попытке отдышаться, упирает руки в колени и хохочет.

Щёлк!

Коза гордо трясёт головой и выходит из поля зрения. Я снимаю довольную Маринину физиономию.

— Алик, острожно! — вопит Женька.

Бамм!

Удар не то, чтобы сильный, но неожиданный. Я кубарем лечу на землю, поднимая над головой камеру. На всё плевать, главное чтобы техника уцелела.

Приземлившись, вижу торжествующую козу. Она нашла, на ком сорвать злость.

— Ой, Алик, тебе больно?.. Прости, пожалуйста!.. — причитает Подосинкина всю обратную дорогу. — Я же не думала, что она… А ты сам виноват, мог бы убежать!

Я напускаю на себя вид гордый и неприступный, но думаю теперь только о том, как бы скорее проявить плёнки.

* * *

Я ожидал встретиться с Мариной на следующий день в районке, но, к моему удивлению, ее там не оказалось. Место редактора пустовала, а утреннюю летучку проводил надувшийся от важности Ивахнюк.

На мои вопросы о причине отсутствия начальства на рабочем месте все сотрудники пожимали плечами, только и Ивахнюк удостоил меня сообщением, что Марина Владимировна сегодня нездорова.

Встретили меня после долгого отсутствия тепло, но без особых торжеств. Оказалось, что все ждали моего появления в пятницу.

Степановна по этому поводу принесла даже какой-то специально испеченный тортик. Отсутствие виновника торжества никого не смутило, так что торт слопали без меня. Тем более что я несовершеннолетний алкоголь не употребляю, так что вообще толку от меня в застолье никакого.

Вскоре все корреспонденты разъезжаются по заданиям, и в редакции становится совсем скучно. Степановна вяжет, Ивахнюк копается в каких-то журналах с отчётностью.

Я ухожу в свою лабораторию, и, повесив на двери табличку «Не входить, идёт процесс», до самого вечера занимаюсь фотосессией с Подосинкиной. Печатаю контрольки с проявленных накануне Митричем плёнок, отбираю удачные кадры…

В общем всей той приятной рутиной, за которой время летит незаметно.

Около пяти вечера в мою дверь неожиданно стучат.

— Ты на комсомольское собрание идёшь? — звучит голос Таши.

— А надо? — удивляюсь.

До сих пор всё моё пересечение с комсомольской организацией ограничивалось наличием значка с ленинским профилем и фразами: «Алик, ты же комсомолец!».

Ах да, ещё конкурсом, в котором моя фотография едва не победила под чужим именем. Но такое общение тоже нельзя считать слишком близким. А тут — собрание.

Настоящий Алик пошёл бы, и я пойду. К чему выбиваться из образа?

— Подожди меня минуту! — кричу за дверь, — Вместе пойдём.

Ни к чему показывать, что я понятия не имею, в какую сторону направляться. Оказывается, комсомольская организация Берёзова располагается в том же универсальном «жёлтом доме», что и райком Партии.

Так что и актовый зал у них общий. Выглядит он примерно также, как в любой школе, на предприятии или в других местах, где принято проводить собрания.

Разве что откидные сиденья обтянуты не дешёвым дерматином, а красным велюром, пахнущим пылью.

Зал уже полон людьми, большинство из которых я не знаю. Вдалеке вижу Подосинкину. Машу ей рукой, но она не замечает.

В зале шумно, все рассаживаются по местам, здороваются и завязывают бессмысленные разговоры, как это бывает с людьми, которые встречаются изредка, только по каким-нибудь общим поводам.

Подосинкина смотрит на сцену. Её лицо напряжено, в нём чувствуется тревога и трагизм. Сейчас она особенно похожа на актрису.

На сцене установлены два стола, накрытых общей бордовой скатертью, за которыми скучает президиум.

Вот одна из его участниц встаёт и выходит к трибуне. Она очень похожа Алку Кущину, комсорга нашего класса. Такие же светлые волосы, похожие на паклю, острый нос и подбородок и лихорадочный огонёк в глазах. Только старше, разумеется.

— Товарищи комсомольцы, — выкрикивает она, добиваясь тишины в зале. — Мы собрались сегодня, товарищи, чтобы разобрать аморальное и недостойное гордого звания «комсомолец», поведение человека, который позорит не только себя, но и трудовой коллектив, который возглавляет! — её голос трясётся от пафоса. — Я говорю сейчас о Марине Подосинкиной!

КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО ТОМА.