Стоп. Снято! Фотограф СССР

А после нас недолго думая вместе запихивают в одну камеру. Очевидно, чтобы мы могли продолжить, если между нами ещё остались нерешённые вопросы.

Никакого интереса друг к другу мы не испытываем. Я волнуюсь из-за непредвиденной задержки. Бывший фотограф отходит в угол и садится на корточки, закрывая лицо ладонями. У него есть более серьёзные поводы для переживаний.

«Обезьянник» — это комната размером меньше моего прежнего гаража, в которой всего три стены. Вместо четвёртой — решётка до самого потолка. Очень похоже на вольер в зоопарке, откуда и название. Официально это «камера предварительного заключения» или «КПЗ».

Единственная деревянная лавка внутри занята старичком с куцей бородёнкой, который безмятежно спит, вытянувшись во весь рост. Кроме него, в камере трое мужиков разной степени помятости и уровня опьянения. У одного из них подбит глаз и опухает синевой нос. Остальные просто предаются унынию и подпирают спинами стены.

Марина пытается развить бурную деятельность. Я слышу цокот её каблуков по коридору и звонкий голос.

— Товарищ милиционер, а когда меня опрашивать будут?

— А вы, гражданка, кто будете?

— Я свидетельница.

— Пойдёмте к нам, свидетельница.

— Опрашивать?

— Сначала чай пить. У нас торт есть, киевский!

Молодость и красота Подосинкиной служат ей дурную службу. С ней охотно общаются, но совершенно не принимают всерьёз.

— А позвонить можно? — соображает, наконец, она.

— Гражданка, это служебный телефон.

— Но я главный редактор газеты «Вперёд!».

— Да хоть «Пионерской правды».

— Задержанному даётся право на один телефонный звонок!

— Так вы не задержанная! Никто вас тут не держит, идите отсюда, гражданочка! Не мешайте работать!

Няшу вежливо выпроваживают за двери райотдела. Надеюсь, она найдёт возможность связаться с Молчановым, а не будет ждать меня снаружи, словно Хатико.

Скучно. Дежурный за стеклом разрывается между телефоном и радиостанцией:

— Чайка-пять… чайка-пять… я Волна… квартирная кража… диктую адрес… улица Энтузиастов… семь… двадцать два… ЭН… ТУ… ЗИ… АСТОВ… Эдуард… Николай…

Наконец, ситуация меняется. Двери отдела распахиваются и в него решительно заходит ответственный секретарь газеты «Знамя Ильич». Няша дозвонилась до редакции и меня скоро вызволят из неволи. Секретарь шествует в глубину здания, а потом оттуда раздаётся крик:

— Терентьев! Виталий Терентьев!

— Я здесь, — отзывается дебошир.

Его уводят, и у меня появляется чувство какой-то неправильности. Почему приехал не Молчанов, а эта мерзкая дама? Где Марина? Она не упустила бы возможности вернуться за мной? Какого чёрта меня здесь держат?!

Чувство усиливается, когда тётка с «вороньим гнездом» на башке величественно проходит к выходу, а за ней, понурив голову, бредёт Виталик.

— Товарищ ответственный секретарь! — кричу через решётку, — а как же я?! Обо мне товарища Молчанова предупредили?!

Не помню её имени, поэтому приходится обращаться так. Не кричать же «Эй, ты!».

— А ну, разговоры! — поднимает голову дежурный.

Тётка останавливается, а затем подходит к обезьяннику.

— Тут тебе самое место, червяк навозный — шипит она, — оболгал моего племянника. Пусть теперь увидят, какой ты на самом деле, и стоит ли тебе верить!

Племянник, ну конечно же. Как ещё подобный рукожоп мог попасть в штат областной газеты? Только благодаря родственным связям. Тётка и к делу пристроила и косяки прикрывает. Многое становится в этот момент понятным. А вот хорошего тут вообще ничего нет.

— Ветров! Альберт Ветров! — разносится по коридору.

Весёлый старлей на этот раз не улыбается.

— Подпиши, — он бросает передо мной несколько отпечатанных на машинке листков, — и можешь быть свободен.

«Я, Ветров Альберт Сергеевич… распивал спиртные напитки в парке Молодёжный… приставал к прохожим… в ответ на замечание гражданина Терентьева…»

— Это что?

— Твоё чистосердечное признание.

— И как я после этого буду свободен?!

— Скажи спасибо, что Терентьев на тебя заявление писать не стал, пожалел, — вкрадчиво говорит старлей, — ты на уважаемого человека напал. Сотрудника областной газеты. Избил. Нанёс увечья.

— Алкаш он, а не сотрудник! — говорю, — вы позвоните в издание. Его уволили сегодня!

— Заврался ты, Ветров, — милиционер качает головой. — Зря ты так. Подпиши, и скоро дома будешь. Тут административка, не больше. Отсидишь пятнадцать суток. Может, даже из комсомола не выгонят, порицанием отделаешься. Если покаешься и признаешь свою вину.

— А если, нет?

Трудно себе представить, что этот вот советский милиционер, меня сейчас бить начнёт или применять иные методы физического воздействия.

— Я никуда не спешу, — говорит, — ты хорошо подумал?

— Оговаривать себя не буду.

— Дежурный! — кричит он, теряя ко мне интерес, — уводи! В сортир не пускать!

Вот сволочь! Через полчаса понимаю эффективность этой меры. В туалете я был часа три назад, ещё в «Доме Печати». Не так чтобы мне туда сильно хочется. Но сама невозможность словно подстёгивает физиологические потребности. Через час ни о чём другом я не могу думать.