Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

Рэй обратился к нему с вопросительной интонацией: «Джон?» — словно они были старыми друзьями, словно Рэй был знаком с ним всю жизнь — разумеется, именно такое чувство он и испытывал. А затем он произнес свое собственное имя, Рэй Кили, и название журнала — «Газета», и Джон, этот великий человек, Джон Леннон собственной персоной, сказал ему, что знает «Газету» с давних пор, когда группа только начинала — группа! Рэй знал, о какой группе идет речь! — и как им довелось несколько раз выступить на ежегодных концертах победителей рейтингов «Газеты», прежде чем их пути разошлись.

И Йоко улыбалась, и Джон улыбался, и Рэй не совсем понимал, что ему делать дальше, но откуда ни возьмись появилась какая-то ассистентка — не сотрудница звукозаписывающей компании, а постоянная помощница, которая, наверное, сопровождала их по миру. На ее лице отражалась усталость и настороженность, но Джон пригласил Рэя на чашечку чая, и Рэй подумал — какой чудесный мир!

Это был его мир и его время — время, когда подросток из музыкальной газеты мог запросто подойти к рок-звезде вселенского масштаба и немного пообщаться.

И Рэй вдруг понял, что все было правдой — то чувство общности, которое он делил с остальными детьми на школьной площадке, где пели песни «Битлз». Вселенная общих чувств — она была реальна. Это не было мишурой, не было обманом. Все, что Рэй слышал в их музыке, — было истинной правдой.

По пути в гостиницу Рэй замечал ошарашенные взгляды, устремленные в сторону звезды, и думал: каково это? Когда на тебя глазеют в любой точке земного шара? И Йоко задала ему вопрос о «Би-52», американской группе, о которой Рэй ничего не знал, совсем ничего. Терри на его месте тут же выдал бы полную информацию, но ведь это не было соревнованием, не нужно было притворяться крутым или сверх-умным. Рэй мог просто оставаться собой. И когда они поднимались в лифте на верхний этаж — Джон, Йоко, Рэй и та женщина, их личная помощница, — Рэй ощущал невыразимую радость, которая охватывала все его существо и прогоняла страх, притупляла чувство стыда из-за того, что он не смог ответить на вопрос Йоко. Юноша протянул руку, и Джон Леннон пожал ее. И Рэй понял: он правильно делал, что верил в эту музыку. Правильно делал, что верил все это время.

А потом он оказался в гостиничном номере, совсем не похожем на тысячи других номеров, которые занимали музыканты. Этот номер больше напоминал дом. В нем было даже пианино.

А потом Рэй уселся на диван напротив Джона, и тот был отзывчив и весел, искренне рад поболтать о музыке с этим подростком, этим странным подростком, который до сих пор так и не состриг волосы. С копной иссиня-черных волос, спадающих на лицо, рядом с мужем сидела Йоко, — но это не мешало, этого и следовало ожидать. Ассистентка позвонила на ресепшн и попросила принести чай. И Рэй знал, что сможет это сделать, потому что делал это не один раз, потому что это было тем, для чего он жил, — он жил ради музыки. Это было лучшим в его жизни, единственным, что всегда имело смысл.

И вот раздался этот голос — голос Джона Леннона, — который ничем не отличался от голоса, которым он пел, — забавный, и мудрый, и задушевный, и добрый, и насмешливый, и именно такой, каким быть должен. И они разговаривали — и как только Рэй мог подумать, что сказать будет нечего? А через некоторое время, когда перед ними поставили чай, Джон Леннон протянул руку и нажал кнопку «пуск» на диктофоне.

— Не мешало бы включить эту штуковину, Рэй. Я не хочу, чтобы ты потерял работу, приятель.

За прилавком кафе было радио. Леон заметил его лишь тогда, когда начал отсчитывать монеты за чай и бутерброд с ветчиной.

— «…сметены людьми с иным мировоззрением, — говорил странный, незнакомый ему голос. Женский, отчего-то кажущийся искусственным, и тем не менее очень убедительный. Голос, который был фальшивым и искренним одновременно. — Мы не для того в политике, чтобы игнорировать тревоги наших людей. — Пронзительный, резкий, подкупающий голос, — Мы для того здесь, чтобы решить проблему».

У Леона отвисла челюсть. Он уставился на радиоприемник и продолжал смотреть на него, когда женский голос оборвался, а его сменила мелодия «Не разбивай мне сердце».

— Кто это? — спросил Леон. Ему было просто необходимо это знать.

За прилавком стоял тучный мужчина в полинявшей футболке с цветами флага.

— Элтон Джон и Кики Ди.

— Нет, нет, женщина! Та женщина которая говорила! Та которая говорила про людей с иным мировоззрением! Толстяк протянул Леону бутерброд с ветчиной.

— Мэгги Тэтчер, — Он уставился на приемник с восхищением, — Похоже, пришло время, когда за нас наконец вступятся.

Леон ошеломленно схватил бутерброд. Вот уж чего он никак не предвидел. Не предвидел такого поворота событий. Значимость ведущих политических партий в последнее время, казалось, сошла на нет, и, когда Леон продавал брошюры «Красная мгла», посещал антирасистские слеты и прыгал под музыку «Клэш», женщина, которая последние полтора года возглавляла партию консерваторов, едва ли зафиксировалась на его радаре. А с чего?