Сторона Германтов

— Моя дорогая герцогиня, я вам скажу, если вы настаиваете, но вы же сами видите, я очень болен.

— Да, миленький мой Шарль, на мой взгляд, вы ужасно выглядите, ваш цвет лица мне не нравится, но я же не через неделю вас приглашаю, я вас приглашаю через десять месяцев. Десять месяцев, знаете ли, такой срок, за который вполне можно вылечиться.

В этот момент вошел лакей и объявил, что карета подана.

— Ну, Ориана, по коням, — сказал герцог, который уже приплясывал от нетерпения, словно сам был одним из коней, которые их ожидали.

— Отвечайте без уверток, что помешает вам поехать с нами в Италию? — бросила герцогиня, поднимаясь и готовясь с нами распрощаться.

— Дорогая моя, к тому времени меня уже несколько месяцев не будет в живых. Врачи, которые меня смотрели, говорят, что болезнь может меня унести в любой момент, и дают мне не больше трех-четырех месяцев, и то с большой натяжкой, — улыбаясь отвечал Сванн, пока лакей распахивал перед герцогиней остекленную дверь вестибюля.

— Что вы такое говорите? — воскликнула герцогиня, на секунду остановившись на пути к экипажу и возведя к небу голубые и печальные, но полные сомнений глаза. Впервые в жизни она оказалась между двух огней: чувство долга повелевало сесть в экипаж и ехать на званый обед, но то же самое чувство долга подсказывало, что следует пожалеть человека, который скоро умрет, и, обращаясь к кодексу приличий, подсказывавшему ей каждый раз, какой именно пункт полагается сейчас выполнять, она не знала, что предпочесть, а потому решила, что следует притвориться, будто она не верит в серьезность второго варианта выбора — ведь подчинение первому требовало меньших усилий, — и сообразила, что легче всего разрешить конфликт, объявив, что его нет. — Вы шутите? — сказала она Сванну.

— Это была бы отменная шутка, — с иронией в голосе возразил Сванн. — Не знаю, зачем я вам это говорю, до сих пор я о своей болезни помалкивал. Но вы спросили, а я ведь могу умереть со дня на день… но сейчас я больше всего не хочу, чтобы вы опаздывали, ведь вы приглашены на обед, — добавил он, зная, что у людей их собственные светские обязательства перевешивают смерть друга, а учтивость повелевала ему ставить себя на место других. Однако учтивость герцогини еле слышно нашептывала ей, что для Сванна обед, на который она едет, вероятно, не так важен, как его собственная смерть. Поэтому, идя к экипажу, она смиренно сказала: «Да не думайте вы про этот обед. Какие пустяки!» Но герцог, которого эти слова взбесили, воскликнул: «Ну же, Ориана, довольно вам со Сванном болтать и друг другу жаловаться, вы же знаете, госпожа де Сент-Эверт любит, чтобы за стол садились ровно в восемь, минута в минуту. Вы хотите опоздать? Лошади ждут уже пять минут. Простите меня, Шарль, — продолжал он, обернувшись к Сванну, — но уже восемь без десяти. Ориана вечно опаздывает, от нас до мамаши Сент-Эверт добрых пять минут».

Герцогиня Германтская решительно пошла к карете, на ходу прощаясь со Сванном. «Погодите, мы еще об этом поговорим, я ни слову не верю из того, что вы мне сказали, но нам с вами нужно будет это обсудить. Вас, должно быть, просто-напросто напугали, приходите обедать в любой день, когда сможете (у герцогини Германтской все всегда сводилось к обедам), только скажите, какой день и какое время вас устроят», — и, подобрав алый подол, она ступила на подножку. Она уже садилась в экипаж, но тут герцог взревел страшным голосом: «Ориана, что вы творите, несчастная! Вы в черных туфлях! И в красном платье! Немедленно вернитесь и наденьте красные туфли, а лучше, — обратился он к лакею, — живо скажите горничной ее светлости, чтобы принесла красные туфли».

— Но, друг мой… — тихо возразила герцогиня, которой было неловко, что все это слышит Сванн, выходивший вместе со мной, но задержавшийся, чтобы пропустить вперед карету, — раз уж мы опаздываем…

— Нет, нет, времени у нас сколько угодно. Сейчас только без десяти восемь, не будем же мы тащиться целых десять минут до парка Монсо. И потом, помилуйте, да хоть бы и полдевятого, они подождут, а ехать в красном платье и черных туфлях невозможно. Да мы и не будем последними, вот увидите, Саснажи всегда являются без двадцати девять, а то и позже.

Герцогиня пошла наверх, в свою спальню.

— Каково! — обратился к нам герцог Германтский. — Над бедными мужьями все смеются, но все же надо отдать им справедливость. Без меня Ориана поехала бы на ужин в черных туфлях.

— Ничего страшного, — возразил Сванн, — я тоже заметил, что туфли черные, но меня это ничуть не задело.