Сторона Германтов

Она вроде бы готова была послушаться Робера и завязала со мной литературный разговор, в который он тут же вмешался. Мне было любопытно с ней поболтать: она прекрасно знала произведения, которыми я восхищался, и наши мнения почти во всем совпадали, но я еще раньше слышал от г-жи де Вильпаризи, что она бездарна, а потому не придавал ее культуре большого значения. Она тонко шутила по самым разным поводам и была бы в самом деле очень мила, если бы не этот надоедливый жаргон литературных и художественных кружков, которым она злоупотребляла. К тому же она распространяла его на всё, о чем бы ни зашла речь: например, поскольку у нее вошло в привычку отзываться о картине, если она была кисти импрессиониста, или об опере, если она была вагнеровская: «Пожалуй, недурно!», то однажды, когда какой-то молодой человек поцеловал ее в ушко и она притворно затрепетала от наслаждения, а он, смутившись, притворился скромником, она сказала: «Ну что вы, такое ощущение… пожалуй, недурно!» Но главное, меня удивляло, что она все время употребляет при Робере его любимые выражения (скорее всего, заимствованные у ее знакомых литераторов), а он то же самое делает при ней, как будто без этого языка невозможно обойтись; они словно не понимали, что грош цена оригинальности, которой щеголяют все подряд.

За едой все у нее валилось из рук; надо думать, играя на сцене в какой-нибудь комедии, она выглядела весьма неуклюжей. Ловкость и проворство она обретала только в любви — было в ней это трогательное предвидение, свойственное женщине, которая настолько любит мужское тело, что мгновенно угадывает, что доставит больше всего наслаждения этому телу, такому непохожему на ее собственное.

Когда разговор перешел на театр, я перестал в нем участвовать: уж слишком злоязычна была Рашель, рассуждая на эту тему. Правда, в голосе ее зазвучало сострадание, когда она принялась защищать Берма в споре с Сен-Лу, что доказывало, как часто она при нем на нее нападала; «О нет, это выдающаяся женщина, — говорила она, — разумеется, ее игра нас не трогает, это уже совершенно не соответствует нашим исканиям, но не нужно отрывать ее от момента, когда она вступила на сцену: мы ей многим обязаны. Она очень недурные вещи делала, знаешь ли. И потом, она славная, такая великодушная, ей, естественно, не по душе то, что нас волнует, но у нее было довольно-таки впечатляющее лицо и весьма гибкий ум». (Движения пальцев по-разному сопровождают разные эстетические суждения. Если речь о живописи и нужно доказать, что это превосходное полотно, написанное густыми мазками, достаточно отставить большой палец. Но для «весьма гибкого ума» этого мало. Тут уже понадобятся два пальца, вернее, два ногтя, как будто вы хотите подбросить в воздух пушинку.) Но за этим исключением подруга Сен-Лу рассуждала о самых знаменитых актерах с иронией, тоном превосходства, что меня раздражало, ведь я полагал (совершенно напрасно), что она хуже их. Она прекрасно поняла, что я считаю ее посредственной актрисой и, наоборот, глубоко чту тех, кого она презирает. Но это ее не обижало: непризнанным большим талантам (таким как она), даже если они полны веры в себя, присуще особого рода смирение; признание, которого мы требуем от окружающих, соразмеряется у нас не с нашими скрытыми дарами, а с нашими очевидными успехами. (Часом позже мне предстояло увидеть в театре, как почтительна возлюбленная Сен-Лу с теми самыми актерами, о которых так сурово судила.) Поэтому, хотя мое молчание нисколько ее не обмануло, она все-таки настояла, чтобы вечером мы поужинали вместе, уверяя меня, что ни с кем никогда ей не было так приятно поговорить, как со мной. Мы были еще не в театре, мы только собирались туда после обеда, но казалось, мы уже в «фойе», украшенном старинными портретами участников труппы; лица метрдотелей словно затерялись в веках вместе с целым поколением несравненных актеров Пале-Рояля; а еще они напоминали академиков: один из них, остановившись у буфета, рассматривал груши с бескорыстной любознательностью, вполне достойной г-на Жюссьё[76]. Другие рядом с ним метали в зал взгляды, исполненные холодного любопытства: так поглядывают на публику, негромко переговариваясь между собой, прибывшие на заседание члены Академии. Все эти лица были знамениты среди завсегдатаев. Однако посетители показывали друг другу новичка с шишковатым носом, с ханжеской складкой губ, похожего на церковнослужителя, который впервые служит в этом храме, и каждый с интересом разглядывал нового избранника. Но вскоре Рашель, желая, вероятно, спровадить Робера и переговорить с Эме с глазу на глаз, принялась строить глазки молодому биржевому маклеру, обедавшему с другом за соседним столом.