К сумеркам, когда все уже собрались на том месте, развернулся наш лагерь. Ближе к середине располагались основные силы, а по краям те, кто больше любил тишину. Наша семья остановилась так же впереди, где мы и ехали. Небольшой шатер для всех пятерых возвышался, ничем не отличаясь от остальных, которые были даже больше, потому что там ночевало больше народу.
Мы сидели у костра в компании Коголлы, его внучки, Фрэила, вдовы Арелин и молодого приемника Коголлы Солвы. Солва был умным, и неплохо управлялся с топором, но все же уступал многим в мастерстве рукопашного боя, но большинство его уважали, что сделало его в свое время ответственным. Неизвестно почему воевода именно Солву решил сделать своим приемником. Считали, что Коголла воспитывал его, как своего сына, ибо сам без детей, кроме внучки, а Солва сирота.
Внутри взыграла нешуточная усталость, а глядя в снующий огонь, который так расслаблял своим теплом, так и хотелось отправиться спать.
Со стороны центра лагеря доносился шум веселья и беспечности. Слышно было девичьи голоса, треск костров, песни под звуки струнных музыкальных инструментов, и даже звон мечей, на который никто не обращал внимания, потому что это было нормально. Молодым и разгоряченным мужам всегда любилось помериться силой. Мы с братом очень часто принимали участие в этом. Нам практически не было ровни… практически. Однако титулы сильнейших всегда приходилось отстаивать. Существовало негласное правило, что если кто-то пожелает вызвать другого с ним побиться, и причем не важно, кто это мог быть, мог даже самый неопытный вызвать самого воеводу, а иногда и женщину. Если тот, кому бросили вызов, отказывается, то он проигрывает, и не имеет ни храбрости, ни силы. Становится посмешищем. Это задевало самолюбие практически у всех, кроме самых старших. Они часто говорили, что доказывать свое превосходство нет нужды. Мол подлинное величие никому себя не доказывает. Однако, что бы никто не сомневался в их превосходстве, иногда приходилось и старшим показывать свою силу. Должен сказать, они никогда не проигрывали, потому сомнений ни у кого и не было.
Брату наскучило сидеть у костра, и он решил отправиться туда, где шумели, а главное, бились на мечах или в рукопашную. Я отправился вместе с ним, хотя желания особенно не имел. Как только мы отошли в тень, не тронутую мерцанием беса-огня, нас догнала сестра, сказав, что хочет видеть, как сейчас кто-нибудь наваляет одному из родных братьев. Словом, сама добродетель, а не сестра.
В центре лагеря был разожжен большой костер, который освещал очень большое пространство. Танцы, музыка и девушки нас с братом не заинтересовали совершенно, мы направились сразу к сражающимся друг с другом.
Отдельно от остальных стояло около десятка мужей, а еще двое рядом махали мечами. У одного уже была разбита губа, а второй был в два раз больше, и скорее танцевал и дурачился, чем бился. Тот, что был больше, звался, Воргасс, а того, кому уже досталось по губе, Наклетен.
Воргасс, ходил из стороны в сторону, периодически отражая, для него не сильные удары от соперника. Тяжелые доспехи не мешали ему двигаться. Он был очень вспыльчивым, и словно бесстрашным. Однако, была у него слабость, с женщинами он был просто сама застенчивость и настолько мягок, что даже не верилось, что это закаленный боями и знавший адскую боль муж. Длинные черные волосы до пояса и легкая щетина. Нехарактерная внешность для нашего городка. Но на самом деле, в его жилах просто текла кровь южной женщины, которая была ему бабушкой. А так же, кровь островитян. Своих корней он никогда не стыдился. Он чтил своих предков. Однажды тому, кто назвал его грязным полукровым, он голыми руками вырвал все зубы, один за другим. Бедолага умер от боли той же ночью.
Наклетен рос без отца, но мать смогла воспитать из него неплохого мужа и воина. В нашем городе, воспитанием тех, кому не доставало отцовской руки, занимались Коголла или мой отец. А тем, кому требовалось женское внимание, занималась Арелин. Она после смерти ее мужа в отношении детей просто сошла с ума. Дети для нее были превыше всего. И при этом не важно, ее то дети или нет.