Сторож брату своему

– Они говорили не о колодце, сейид, – решительно возразил юноша. – Они говорили о долгом отдыхе в садах! А их было не меньше тысячи!

– Ты считать-то умеешь?

– Ну…

– До скольки?

– До десяти…

– Понятно.

– В оазисе нельзя напоить столько верблюдов и столько коней!

– Что еще они говорили?

И тут паренек сник. Причем сник окончательно.

– Я что, тихо спрашиваю? Непонятно говорю на ашшари? Что они еще говорили, о сын греха, не смей скрывать от меня ничего!

– Они говорили… – И парнишка вдруг боязливо заоглядывался по сторонам, словно ожидал нападения неизвестных злоумышленников.

Абу аль-Хайджа заложил руки за пояс с джамбией и мрачно проговорил:

– Ну рассказывай, раз начал…

– Они говорили, что пленных – мало…

Нерегиль хищно прищурился и подался вперед:

– Для чего – мало, о Абид?

– Чтобы и… врата… открыть, и домой привести… – выдавил юноша.

– Какие врата? – прошипел самийа.

– Я не знаю, сейид, – жалобно отозвался юнец – от его былого гонора не осталось и следа. – Не знаю! Но, чтобы открыть врата, им нужны были пленные! Много пленных!

– Вот как… – тихо отозвался нерегиль, медленно распрямляясь.

– Сейид, прошу вас…

– Да, Абдаллах?.. – Самийа, казалось, стремительно погружался в какие-то свои мысли, как в глубокую воду.

– Прошу вас, не давайте веры глупым словам моего сына!

Нерегиль непонимающе нахмурился.

– Абид давно толкует о Вабаре, о джиннах, о наснасах и прочей чепухе, сейид.

– Договаривай, о Абу аль-Хайджа, – нахмурился нерегиль еще сильнее.

– Его мать… – тихо сказал Абдаллах ибн Хамдан – и положил руку на поникшее плечо сына, – …его мать ехала с караваном, который попал в хамсин. Она… не вернулась. С тех пор Абид верит, что она в Вабаре. Простите мою глупость, сейид, я не должен был приводить его сюда.

Абид дернул плечом и отвернулся. Запрокидывая голову, словно хотел лучше разглядеть резной потолок.

– Пойдем, Абид, ты уже достаточно наговорил здесь…

– Постой, – тихо остановил его нерегиль. – Подойди ко мне ближе, о Абид. Ближе. Еще ближе. Сядь напротив меня. Я сказал, сядь. Вот так. Теперь смотри мне в глаза. Я сказал, смотри – мне – в глаза. Вот так. Теперь слушай внимательно мой вопрос. Ты готов?

– Да, сейид, – карие глаза растопырились от возбуждения и какой-то трогательной, отчаянной надежды.

– Когда ты шел с карматами, ты ничего не слышал о золотой женщине в рогатой короне, которая едет верхом на льве, а в руке держит длинное копье?..

Абид замер, как суслик под взглядом змеи. Даже глаза остекленели.

– Ну-у? – угрожающе прищурился нерегиль.

В страшной тишине Абу аль-Хайджа тихо кашлянул и заметил:

– Слишком общее описание, сейид, любая может подойти.

– Раз так, – мрачно проговорил самийа, поднимаясь, – мы идем в сад. Мы – это я и шейхи племен.

Собрание выдохнуло и тихо ахнуло.

В саду самийа принялся рычать, как тигр:

– Какого шайтана вы молчали?!

– А кто бы нам поверил, сейид? – тихо отозвался пожилой шейх в длиннейшей, чуть ли не до пола куфии.

Все сидели под пальмами прямо на песке. Военачальники все еще гомонили в зале.

Поправив икаль, бедуин продолжил:

– Вы видели, как они на нас смотрят? Мы для них – никто. Так, плевок под ногами. И все, что мы говорим, для них – чушь и чепуха. Невежественные измышления. Словно мы не такие же правоверные, как они…

Тонкие породистые губы скривились. Остальные – такие же поджарые, сухопарые, смуглые люди с обветренными лицами – закивали. Да, горожане презирают нас, кочевников. «Болтаешь, как бедуин» – вот их поговорки.

Нерегиль уставился на аль-Хайджу:

– Давай рассказывай по порядку, Абдаллах.

– О Вабаре я не знаю ничего достоверного, сейид… Про Руб-эль-Хали говорят многое, но я не буду описывать то, чего не видел я сам – или люди, которым я доверяю.

– А ее ты видел?

– Нет, сейид… – Бедуин даже отшатнулся.

– А того, кто видел?

– С тем, кто видел, я говорил, это правда, сейид, – пробормотав это, герой карматской кампании заоглядывался, но остальные отводили глаза – мол, твой сын сболтнул, тебе и расхлебывать.

– Рассказывай!

– О… богине?

Бедуин именовал ее крайне осторожно – «та самая богиня», аль-илахат.

– Как вы ее называете?

– Так и называем, сейид. Кто-то – Иллат. Кто-то – Аллат. А кто-то, как мы, – аль-Лат.

– «Та самая богиня»…

– Та самая, сейид. Мои предки почитали ее как дочь Всевышнего. Великая, великая богиня, сейид. Очень могущественная…

– Я заметил…

– Владычица луны. И неба. И грозы. Воины издревле приносили ей жертвы – она всегда летела впереди войска царей Ямамы…

– Ямама – это на западе. Карматы живут к востоку от Большой пустыни. Что… она… делает на востоке?

Бедуины переглянулись. Начались покашливания. Опускались глаза.

– Я – язычник. И мне все равно, язычники вы или верующие ашшариты. Мне нужно знать правду.

Тот шейх, что говорил первым, вздохнул:

– Мое племя, такиф, издавна кочевало вокруг Таифа. В Таифе стояло святилище Богини. Древнее, очень древнее святилище. Мои предки приезжали два раза в год к каабе Богини – это был большой праздник. Ярмарка. Состязания поэтов. Скачки. Говорят, Богиня ходила между людьми и веселилась вместе со всеми. Аль-Лат всегда благоволила воинам и поэтам…

– А что случилось потом?