Сторож брату своему

Каид был уверен, что этот сын прелюбодеяния никогда не видел столько серебра разом. Более того, он скорее всего ни разу в жизни не держал полновесный серебряный дирхем. Поэтому Марваз сказал:

– Расскажешь все как было, позволю доесть за нами после обеда.

Бедуин снова сплюнул через плечо.

– Идет, – и ладонь с грязными ногтями величественно взмахнула у каида перед носом.

Кто бы сомневался.

– Мне это шурин дал, – поведал, наконец, кочевник. – Шурин мой, чтоб его Всевышний покарал, к манасир прибился, он бы еще к харб пошел, к рвани этой…

О Всевышний, ну если этот бродяга ощущает себя богачом по сравнению с племенем харб, то как же должны жить эти харб… Их собеседник, как выяснилось из предшествовавшего разговору длинного витиеватого вступления, в котором перечислены были все предки этого нищеброда начиная от поколения исхода из Медины в Ятриб, принадлежал к племени такиф, – но не тем такиф, которые кочуют к востоку от Таифа, ибо те такиф – они мунтафик, соединившиеся то есть, не чистокровные такиф, а к настоящим такиф, которые западные и по весне доходят со своими стадами до Нахля, ибо… Бедуин бы и дальше посвящал их в подробности своей генеалогии, но Марвазу удалось вовремя его прервать и перевести разговор на страшную находку.

– …а меч этот к шурину давно попал, – разглагольствовал тем временем бродяга, воровато постреливая глазами, – что ему приглянулась стоявшая перед Марвазом кофейная чашечка, гвардеец давно понял.

– Как давно?

– А луну назад, – важно закивал этот сын греха.

Ага, как же. Луну назад этот меч висел на перевязи нерегиля, пока тот гонял правоверных к старому храму над Таифскими холмами. Впрочем, выяснить точнее не представлялось возможным: такиф считали время от одного сбора ладана до другого. Весенний уже закончился, и гнилозубый нищеброд провалился в безвременье до жгучей поры макушки лета – покуда не придет время сбора даса.

– А как меч попал к твоему шурину? – обреченно спросил Марваз.

– А они в набег на харб ходили, – оживился бедуин, – а когда верблюдов угоняли, в лощинке сели, а там глядь: конь мертвый – да помилует Всевышний его хозяина! – лежит. Ну и меч при седле был…

Каид южан на мгновение прикрыл глаза. Мертвый конь…

Открыв глаза, он не обнаружил перед собой медной чашечки. Но Марвазу было уже не до мелких краж:

– В этой… лощине… твой шурин видел только мертвого коня? Других тел там не было? Мы ищем хозяина этой лошади…

Зря он это сказал. Бедуин, воодушевленный удачной покражей чашки, аж подпрыгнул:

– Хозяина, говоришь?!.. Сто дирхам!

Марваз обернулся к Салхану. Тот лишь покачал головой – все. Нет нерегиля поблизости. Был бы – на сотни фарсахов вокруг гудели бы сплетни. Знали бы – выдали: уже две недели Марваз с гвардейцами обшаривали каждую пядь в окрестностях Нахля и расспрашивали всех подряд, не жалея мелочи на подачки.

– Забирай деньги и вали отсюда, – мрачно отмахнулся каид.

И бросил на протертый ковер связку медных монет. Бедуин радостно осклабился и тут же смылся. Вместе со второй чашечкой для кофе и медным пестиком, но это уже никого не интересовало.

Обчищенный меч и скелет лошади – вот все, что им удалось найти от пропавшего в самуме нерегиля. Марваз провел ладонями по лицу: да смилуется Всевышний над этим язычником, ибо похоже, что Тарик отправился туда, откуда живые существа выйдут в день последнего суда и отделения праведников.

– Седлайте коней, Абдулла, – тихо приказал он десятнику. – Двигаем в Ятриб. Приедем, сяду писать донесение. А вы засвидетельствуете изложенное на бумаге.

Все кивнули.

Нерегиль… исчез. И если он выжил в песчаной буре, то искать его предстояло магам и астрологам, а не гвардейцам. Они выполнили свой долг, осмотрев каждую пядь земли и перетряхнув все окрестные пустоши. Дальнейшая судьба нерегиля теперь находилась в воле Всевышнего.

* * *

Окрестности Нахля, две недели тому назад

– …Хой! Хой! – орал Дукайн на глупых коз, пытавшихся разбрестись по зарослям астрагала.

Объедая гребеночки соцветий, козы несчастно мекали и оступались на торчащих из мелких листочков каменьях.

Особо тупая и жалостная рулада послышалась от небольшого скального выступа, на котором затейливо топорщился куст алоэ. Большая часть шипастых листьев-рогов уже высохла до безжизненно-желтого цвета, но коза упрямо лезла на высокий камень за цветами. Их оранжево-красные метелки колыхались на высоких стеблях, бородку дурной животины развевал ветер.

– А ну пошла! Пошла-пошла! – обреченно заорал Дукайн, предчувствуя дальнейшее.

Так и есть. Залезть-то залезла – но копытца разъехались на раскрошенном ноздреватом камне. И коза с горестным меканьем скатилась вниз – на другую сторону скалистого гребня.

– Да проклянет тебя Всевышний, о животное, да не будет тебе награды от Него за такую глупость…

Бормоча проклятия, Дукайн подобрал полы рубашки и побежал вокруг длинного желтого камня с предательски дрожащим алоэ.

Коза барахталась в песчаной ложбинке у ребристого основания скалы. Хоть бы ноги себе не переломала, вон какой склон-то, почитай что отвесный…