Впрочем, на то, что болтавший патлатой головой самийа разродится ответом, надеяться не приходилось. Чужак, откуда ему знать благородный язык ашшаритов?
Сумеречник снова помотал пыльной башкой на бессильной шее – и таки сумел ее взбросить так, чтобы сквозь свисавшие патлы воззриться на шейха.
И вдруг прошипел на чистейшем ашшари:
– Это я-то незаконнорожденный? Да ты на себя посмотри, о сын шакала: это твоя мамаша не ходила к кади, когда путалась с твоим папой!
От неожиданности его выпустили, и самийа обвалился мордой в щебенку.
– Так… – собрался с силами ответить проморгавшийся, наконец, Набих.
Чесавшие в заросших шеях люди с интересом смотрели на своего шейха.
– Значит, так. Берете его, пихаете во вьюк и везете на север к бану суаль. Скажете уважаемому Аваду ибн Бассаму, что племя укайль посылает им вот это вот в счет выкупа за оскорбление, нанесенное госпоже Афаф Умм Бурхан на ярмарке о прошлом годе.
– …А он разговаривать-то умеет?
Полосатый бишт Авада ибн Бассама парусил под ветром – смеркалось, и бриз усиливался. Холодало, и люди кутались в шерстяные накидки. Привезшие сумеречника укайлиты принялись вытаскивать из вьюков свои аба: вечерняя прохлада прихватила и их.
Сумеречник тоже мерз в одной рубашке: тонкие губы побледнели до синевы, хотя он их то и дело покусывал.
– Еще как умеет! – заверил шейха укайлитский посланец. – Разговаривает вовсю, к тому же нагло!
И для верности вздернул самийа за связанные запястья. Тот зашипел от боли, поводя лопатками.
– Вот, – с удовлетворением сказал укайлит и подергал сумеречника вверх-вниз. – Шипит… Мы думали – сдохнет по дороге, неделю везли мордой к верблюжьему брюху. Но нет, живой… И шипит даже…
– Проводи гостей в мадафа, – кивнул Авад сыну.
Укайлит отпустил веревку, и сумеречник упал носом в землю. И тут же завозился, отплевываясь. Поправив у пояса джамбию, воин с достоинством поклонился и пошел вслед за мальчиком к гостевому шатру.
Оглядев «подарок», шейх поинтересовался:
– Родичи есть?
Посопев, самийа отрицательно помотал головой. Ну еще бы, были б родичи, побежал бы он за Хиджаз, еще чего. Вырезали клан, значит.
– Что, никого из семьи?
Опять помотал головой.
– Выкуп за тебя есть кому дать?
В ответ чихнули и красноречиво сплюнули.
– А что умеешь делать?
На Авада уставился большой светлый глаз – второй закрывали свесившиеся на лицо лохмы. Синюшные от холода губы наконец-то разжались:
– Ничего хорошего, к сожалению.
Действительно, умеет разговаривать.
– Из лука стрелять умеешь?
Глаз смигнул.
– Да…
– Завтра покажешь, как стреляешь. Если попадешь с пятого раза в цель – считай, тебе повезло. У нас мало хороших лучников. Что скажешь?
В ответ снова чихнули и поежились – то ли плечами пожал, то ли замерз окончательно. Над парными вершинами на горизонте стремительно гасла золотая полоса, густело красное с фиолетовым.
– Тебе дадут поесть и напиться. Будешь должен нам за воду.
– И много буду должен? – Вопрос был задан крайне язвительным голосом.
– А ты хочешь в Мариб? Или, того лучше, в Хайбар? Там стоят гвардейцы халифа, а вашего брата любят, как того скорпиона – особенно после драки на переправе у ад-Давасир. Тебя там, случаем, не было? Молчишь? Что-то ты слишком бойко по-нашему языком чешешь, не иначе как старый знакомый, а? А то смотри, если под ад-Давасир был – даже к басрийцам не поведут, сразу на мосту подвесят, в Хайбаре высо-оокий такой мост через вади…
– В Хайбар не хочу, – быстро ответил самийа.
Вот давно бы так.
– Что, слишком хорошо воевал? – усмехнулся Авад.
– Было дело… – Большой глаз снова уставился на него с интересом.
– Много не возьмем, – смягчаясь, сказал шейх. – Но пару лет с нами походишь…
– Значит, похожу, – на этот раз было видно, что пожали плечами, а не поежились от холода.
– Людей моих не трогать. Не только тех, кто тебе воду даст, а вообще никого из наших не трогать.
Чихнул.
– Понял, нет? Не бросаться, говорю, на моих людей. Или тебя на веревке потаскать? Пока в разум не войдешь?
Кивнул. Неохотно, но кивнул. Ну-ну, покобенься мне. А то я не знаю, как сумеречники с железом управляются. Нам тут смертоубийств не надо…
– Меня будешь слушаться. Что скажу, то и будешь делать. Плохого не прикажу, не боись.
Кивнул.
– Развязывайте, – кивнул Авад воинам. – Жить будешь в шатре госпожи Афаф, там, где она коня держит, – это он сказал уже сумеречнику.
Тот снова шипел, растирая красные, намятые веревкой запястья. Но кивнул все равно.
Авад собрался было уж идти, как вспомнил важное:
– Имя-то есть?
Морщась от боли в затекших руках, сумеречник дернул плечом и снова сплюнул.
Ну это тоже понятно. Нет клана – нет и имени.
– Как назовем, так и будешь зваться.
Кивнул.
Ну вот и прекрасно.
Кряхтя и посапывая, старый сабеец наклонился над ковром. Придирчиво оглядев меч, он, наконец, протянул к нему тонкую руку в коричневых пятнышках. Длинные желтые ногти старика несколько раз щелкнули по золотому плетению тарсиа на усиках гарды.