Сторож брату своему

– Ну? – нетерпеливо притопнула мягкой туфелькой Мараджил. – Что ты смотришь на него, о Фазлуи? Бери и действуй!

И затопала загнутым носочком по черно-красному толстому ковру.

Маг поскреб редкую бороду. Ни куфии, ни чалмы звездопоклонники не носили, и нависавшей над сабейцем Мараджил открывался прекрасный вид на тускло блестящую лысину в венчике седеньких волос.

– Меч – не то, что мне нужно, о яснейшая, – невозмутимо отозвался маг. – Оружие – плохой проводник в мире Сумерек. К тому же меч долго лежал на трупе животного, это плохо. В поисках нам бы помогло его кольцо. Или серьга. Или браслет.

– Да ты никак совсем рехнулся, о Фазлуи?

Голос Мараджил прозвучал грозно. Брякнули тройные ханаттанийские браслеты на запястьях – мать халифа подняла руки и уперла их в боки. Перо на шапочке парсиянки наклонилось, как рог приготовившегося защищаться орикса.

– К тому же, судя по виду ножен и рукояти, меч за последний месяц перелапало все население этой проклятой пустыни, – оттопырив губу, уперся сабеец.

– Где я тебе возьму его браслет, о сын прелюбодеяния! – рявкнула Мараджил. – Вот все, что нам удалось добыть, а ты еще кобенишься, о сын гиены!

И снова топнула ногой в алой туфельке. И, шелестя складками шальвар и обоих платьев, плюхнулась на подушку.

Тот продолжал мрачно сопеть, брезгливо водя двумя пальцами по ножнам. Потом выпрямился, отрицательно покачав головой: нет, мол, ничего не выйдет.

– Ладно, – сдалась Мараджил. – Я прикажу принести… те вещи.

И зябко поежилась от воспоминания. Пожалуй, то был единственный раз, когда она пожалела о собственном любопытстве. Но как же, ей же так хотелось все увидеть своими глазами. И она спустилась в подземелья под Новой масджид дворца.

Раньше над подвалами стояла Башня Заиры, и вот она подходила их содержимому куда как лучше. Говорили, в башне уморили голодом десятки людей, а когда сносили, из разломов в стенах то и дело вываливались скелеты несчастных, некогда заживо замурованных в заложенных камнем нишах. За запечатанными дверями подземного хранилища она пробыла недолго, и этого времени Мараджил хватило, чтобы понять – второй раз она туда не пойдет. Хватит с нее.

Здоровенный ларец со свитком Договора ей запомнился хорошо: заляпанный бурыми потеками пергамент со смазанным отпечатком ладони трудно забыть. Дотронувшись до жуткого следа растопыренной пятерни, Мараджил отдернула руку – показалось, что в уши ударил крик. Как будто она услышала вопль боли за стеной. Крик и хриплое дыхание истязаемого существа.

Как же нерегиль должен их ненавидеть, а больше всего ненавидеть того, за кем волокся на своем поводке…

Впрочем, сейчас он бегал неведомо где, оборвав привязь. Одно хорошо: посмотрев своими глазами на залитый кровищей свиток Договора, Абдаллах, похоже, начал что-то понимать. Хотелось верить, что, изловив беглеца, сын больше его не упустит.

А самое главное, осознает наконец: Страж по-человечески не понимает. Со Стражем нужно обращаться соответственно – ибо Страж опасен. Смертельно опасен. И глупостей не прощает.

Пока она размышляла, доставили требуемое.

Пошевелив пальцами, Фазлуи выудил из шкатулки разорванную потемневшую цепочку. Она тихо звякнула, маг сморщился – и выронил тонкую нитку серебра.

– Как жив-то остался после такого… – тщательно вытирая руку платком, пробормотал сабеец.

И приказал принесшему шкатулку мальчишке-зинджу:

– Ну-ка положи эту штучку в тазик!

Любопытно таращась, арапчонок сгреб цепочку и бросил ее в воду.

Неглубокий таз из ханьского фарфора смотрелся на удивление глупо на этой террасе. Словно кто-то умывался да так и забыл здоровенную миску под колонной, и теперь все ходят-спотыкаются.

А Фазлуи принялся тереть бирюзу своего перстенька – несведущему глазу тот представлялся дешевой безделушкой. Плохое, нечистое серебро, грубоватая зернь оправы, плоский мелкий камушек – такой поделке даник цена, никто не позарится и другой раз не глянет.

– Выходи, сволочь! – строго приказал сабеец.

И требовательно постучал длинным ногтем по лазоревому кругляшику бирюзы.

Где-то под потолком щелкнуло. Запахи сырости и цветов – пруд давно не чистили, и вода изрядно пованивала на этой жаре – перебила грозовая свежесть.

– Вылезай, – спокойно сказал Фазлуи. – Попробуй мне покобениться – запру в кувшин и снова кину в реку, еще четыреста лет поплаваешь, глядишь, научишься манерам.

Из перстня стрельнул тонкий язычок пламени, и на ковре мгновенно расползлось черное жженое пятно.

В его середине сидела и ярко светилась маленькая, с ладонь, саламандра.

– Кыш на мрамор! – рявкнул маг и щелкнул ящерицу по морде.

Та мгновенно узмеилась с ковра и застыла на голом полу, наставив мордочку на хозяина. Золотистые пятна на блестящей черной коже казались объемными – от них поднимался свет и ощутимое даже за несколько шагов тепло. Марид. Точнее, огневушка. Обычное дело: кто-то развлекался магическими штучками, а потом забросил опечатанный кувшин в Тиджр. Рыбак выловил посудину с тиной и прочим хламом и по недомыслию открыл.