Народ гомонил и толкался, все лезли вперед, напирая на широкие колья оград и загонов. Ветерок бился в парусине навесов, сеялась пыль, из сероватой дымки над головами тускло глядело солнце. Сердце сжималось, в груди распиралось что-то огромное и оттого страшное. На мгновение Антаре показалось, что его обожгло холодом, и он оглянулся.
Взгляд его уперся в обычный для аль-Румаха забор из желто-серого кирпича, сбитая из неровных досок дверь криво свисала в петлях…
Постой-ка, Антара, вдруг сказал он себе. Щелястая дверь болталась в каменном – каменном! – проеме. Сером, глыбистом, да еще и со странной надписью сверху. А за скрипучей провисшей створой чернелось… черное. То самое черное. Холодное и страшное, что только что его обожгло.
– Тьфу ты… – пробормотал Антара.
И схватился за ладошку Фатимы на груди. Сморгнув, он глупо захлопал ресницами: не было там никаких глыб и надписи, конечно.
– Фууу-уух… – выдохнул юноша.
И поправил шапочку под куфией – как голову-то напекло. Тетка в черной абайе, сидевшая под болтавшейся дверью, зыркнула на него из-под маски-бирги. У порога лежали три одинаковые псины. Худые и длинные, почти без шерсти.
Посредник снова заголосил над пылью и гомоном:
– Вот она, луноликая, похожая на чистое серебро, или на палтус в водоеме, или на газель в пустыне! У нее жемчужные зубы, втянутый живот и ноги, как концы курдюка, и она совершенна по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности!..
Все три псины мрачно глядели на Антару, из слюнявых пастей свисали розовые язычины.
– Тьфу на вас, нечистые твари… – пробормотал Антара.
И раздумал идти смотреть на невольницу: только зеббу в штанах больно будет, а так никакого проку… Да и не пробьется он к скамеечке, на которой сидит девушка, там уж давно люди посостоятельнее его толпятся.
И решительно повернул назад.
Антара не видел, что все три гончие выстроились в устье проулка и внимательно смотрят ему вслед.
С Рами они столкнулись прямо на площади за рабским рынком.
– Ты где был? – сердито спросил Антара.
– Где я только не был! – засмеялся в ответ сумеречник. – Я ходил и смотрел, все ждал, когда нужно будет стоять и смотреть!
Юноша только сплюнул: опять загадками говорит, нет, человеку самийа не понять…
Вдруг из-за спины раздалось слитное глухое рычание.
Сумеречник и человек обернулись одновременно.
Кто-то с кем-то возился. Прямо у лавки тандырника. Там всегда было оживленно: черные спины теток то и дело ныряли в жерло печи, поднимающийся жар искажал фигуры, вот разогнулась женщина и вынула круглую, обвисшую у нее с ладони лепешку. Кувыркались в грязи черные от солнца дети. Садящееся над крышами солнце выжигало глаза, пускало на изнанку века волосинки и плавающие пятна.
Кто ж так рычит?
Антара сморгнул. Не было никаких детей. На щебенке улицы возились
– Стоять, – тихим страшным голосом сказал Рами.
Так же тихо добавил:
– Ничего не нужно делать. Просто стой и смотри.
И крепко сжал Антаре запястье.
Из-за низкой глиняной стенки печи показалась приземистая женская фигура – бесформенная и черная. Маска-бирга расчерчивала лицо, торча над носом как клюв птицы. Человек на земле вдруг прекратил свою странную, не укладывающуюся в разум бесшумную возню с собаками. Стоя на четвереньках, поднял голову и уставился на черную тень в спиральном жаре тандыра. И вдруг сломался, сложился, схватился руками за лицо.
А потом захныкал, закхекал, завыл, раздирая на груди одежду:
– Горе мне, я грешен! Грешен! О правоверные, перед вами грешник! Да, да, я убил жену, уморил, уморил голодом в подполе!
Его вопли услышали: люди стали оборачиваться. Тетки над печью разогнулись, позабыв про лепешки. Плетущие корзины бедуины стали откладывать прутья, кто-то приподнялся на своем молитвенном коврике.
– О, я грешен! Я хотел взять молодую жену, а ту больше не хотел! Старую, больную не хотел! Я запер, запер ее, а всем сказал, что Зухра умерла от болезни!
С крыш стали свешиваться любопытные головы, откуда-то ручейком слились разложенные для просушки финики, люди подходили, подползали к карнизам, слушая крики:
– Я хотел ту невольницу, а денег у меня не было! И я запер жену и продал ее драгоценности! Оооо, я грешник!
На него уже показывали пальцем.
– Жена умерла, а я купил ту невольницу на вырученные деньги, чтобы остудить жар между бедер! О, горе мне, правоверные!
Кто-то вдруг, словно очнувшись, крикнул:
– Стражу! Стражу сюда!
А человек рванул вниз ногтями по обнаженной груди:
– Мне нет прощения!
Завизжала женщина: по смуглой коже текла густая кровь.
– Мне нет прощения!!!
И в следующее мгновение человек поднялся и скакнул в пышущий жаром тандыр.
Антара охнул и дернулся было вперед – но почувствовал на запястье железную хватку Рами:
– Стой и смотри.