Сторож брату своему

Гладко у него вышло – заучил небось, чтобы разом в морду выплевывать…

Ответом стало недовольное урчание. И удаляющийся дробот копыт.

Голос Амаргина отдал приказ на каком-то странном языке. Ни одного слова не понять, ну надо же… Голос стал настойчивей. Спаситель что, к нему, что ли, обращается?

– Я не понимаю… – сознавая, как глупо выглядит их беседа, пробормотал Тарег на ашшари.

Ну да, ну да, два сумеречника, чтобы друг друга понять, вынуждены разговаривать на человеческом языке. Видно, подобная мысль пришла в голову не одному Тарегу. Над головой раздался громкий хохот. Амаргин перешел на ашшари:

– Лайс, ты видел когда-нибудь такое? Лаонец не понимает по-лаонски!

– Я не лаонец, – прохрипел Тарег.

– Хаааа, мы это хорошо знали! К тебе лаонцу никто бы не подошел! Лайс, ты где-то видел лаонцев цвета вороны?

В ответ неразборчиво бурчали. Потом кинули:

– Ладно, я спать пошел, сами дальше разбирайтесь…

В ответ – женский сумеречный голос:

– Спокойной ночи, Лайс!..

А следом – хи-хи-хи, русалочий, холодный смех.

Зрение наконец-то прояснилось – на лицо кто-то вылил приличную струю воды. Душащую петлю ослабили и стащили с шеи, колючая веревка дернула по свежим ссадинам на скулах. Хлопая слипшимися от ледяной воды ресницами, Тарег щурился и пытался разглядеть мельтешащие в ночной темени силуэты. Когда снимали вторую веревку, тоже задели щеку.

Зашипев от боли, он наконец-то проморгался и осторожно утерся рукавом.

– Ты откуда? Из Ауранна? – спросили по-аураннски.

Светящееся золотом лицо, из сияния – взгляд, с интересом.

Сияние. Любопытный взгляд. Прямо как в то утро. Две золотых фигуры: «Запечатывайте». Холодный пол проклятой масджид, насмешливый интерес – выживет ли? Пытливые любознатцы. Один из тех, кто помог его уничтожить, был из Лаона. Тогда это было просто место на чужой карте. Когда-нибудь он, Тарег, найдет этого ученого мага. И второго, из Ауранна, тоже найдет.

Его ответа ждали. Ну что ж:

– Я здесь так давно, что непонятно, из Ауранна я или нет, – сказал Тарег – по-аураннски.

Не придерешься.

– Я так и подумал, – довольно хмыкнули сверху. – Хотя, по правде говоря, ты больше на туатега смахиваешь. Вот только ее при тебе нет. Нет, правда, ты не из Туатанн?

– Я даже не очень знаю, где это, – пробормотал он в ответ. – А что за она?

– Ну как же, она. Сама-она, – с готовностью ответили сверху. – Меч.

– Ничего не понял, – честно ответил Тарег.

И сплюнул.

– Ты дремучий какой, – захихикали сверху.

И дернули за руку, помогая подняться.

– О достойнейший сын племени Сумерек! Я рад, что ты остался жив!

Грамматист. Аз-Захири смущенно топтался, так и прижимая к груди бумажки. Поди ж ты, не рассыпал и не потерял.

Амаргин оказался высоким. И щегольски – ну, по местным меркам – одетым. Бишт – дорогая вещь. И кобыла у него была потрясающая – гнедая, высоченная, в вызолоченной сбруе и шайтан знает каким числом побрякушек на поводьях. Там даже висели золотые полумесяцы – с хрустальными, поди ж ты, подвесочками. Поэтому кобыла звенела, как убранная к выходу королевы дама: в Гар Эрнионе придворные красавицы тоже носили прорезные серьги с колокольчиками.

А еще оказалось, что на невероятно красивого, под стать элегантному лаонцу, Тарега – синяк на ссадине, губа, как всегда в последнее время, кровит, лохмотья подраны – смотрит не один Амаргин. За спиной лаонца молча стояли и смотрели еще трое: двое мужчин и женщина, самая правая. С двойным, расходящимся как слои парадного платья ореолом, – ждала ребенка. Совсем крошечного, сердце только-только начало тукать.

– Ну и вид у тебя, братишка, – хмыкнул тот, что стоял справа. – Ты всегда начинаешь драку один против всех?

– У меня это в крови, – пробурчал Тарег, осторожно промакивая уголок рта.

– Как нам тебя называть? – спросил Амаргин.

– Как все называют. Стрелок. На ашшари – Рами.

– Тогда побереги силы, Стрелок, – нехорошо усмехнулся лаонец. – Шейхи решили, что завтра утром мы отправляемся в Хайбар. Ты слышал о Хайбаре?

Он слышал. Говорили, что самийа, если его распять, умирает долго. Бедуины хмыкали, рассказывая, как кто-то выиграл чуть ли не сотню дирхам, поставив на одного из подвешенных на мосту сумеречников: тот чуть ли не две недели продержался, дольше всех из пятерых распятых, на радость сделавшему ставку ашшариту. Еще рассказывали, что к концу первой недели все начинают просить воды. Кто-то раньше, кто-то позже. На это тоже делали ставки.