Сторож брату своему

Нет. Если не поймешь, твоей никчемной жизни настанет конец. Прощай, глупый сумеречник!

И темнота раскатилась леденящим, как осенний град, смехом.

Подскочив, Тарег долго глотал воздух, выравнивая дыхание.

Дернувшись, он спугнул с рукава огромную мохнатую фалангу – десятиногий паучина быстро уперебирался подальше – и спешно похлопал себя по одежде: нет ли под бурнусом у сбежавшего паука приятелей.

И тут же услышал с дороги мерное позвякивание колокольчика. Выглянув из-за камня, Тарег увидел: шагающего навьюченного верблюда. Он и звонил колокольчиком. Верблюда вел в поводу старый невольник. А рядом ехал, видать, хозяин всего этого достояния – верхом на хорошем хадбане. Присмотревшись к всаднику, Тарег ахнул. И припустил к дороге:

– Лайс! Что ты здесь делаешь?!

Чуть не перекинувшись через пару острых каменьев, он подбежал к бедуину и схватил испуганно попятившегося хадбана под уздцы. Лайс был тем самым кальбитом, что поручился перед племенем за Амаргина с компанией.

Бедуин тоже узнал Тарега. Судя по ссадинам на скулах, разбитым изнутри губам – челюсть выглядела опухшей – и окровавленной и подранной одежде, Лайсу в последние дни тоже пришлось несладко. А когда бедуин открыл рот, Тарег увидел, что Лайс еще и передних зубов лишился.

– Вот ф Медину еду, – шепеляво буркнул кальбит.

Он почему-то совсем не удивился, увидев на дороге приятеля своих сумеречных друзей.

– Зачем?

– Ты што, сспятил? – зашипел бедуин отчетливее. – Што зачем?! Эти ублюдки сделали меня притчей во языцех среди детей ашшаритов! Я поручился за Амаргина, а они его выдали! Я еду к градоначальнику Медины! Я буду свидетельствовать о невиновношсти лаонсев!

– Так чего же ты ждал? – У Тарега получилось непроизвольно дернуть хадбана за повод, и конь храпнул.

– Пушти поводья, – нахмурился Лайс. – И не умничай. Они ижгнали меня из племени. Жена со мной развелась, сука. Продержали связанным пару дней в палатке – а потом дали верблюда, самого негодного раба и походный шатер. И велели убираться. Смотри, какой лядащий…

Тарег осторожно выглянул из-за лошадиной шеи. И увидел радостно улыбающегося аз-Захири. Тот просиял:

– Вот видите, мой сумеречный друг, а вы спорили со мной о промысле Всевышнего! А ведь я говорил вам: угодно будет Господу Миров, чтобы я завершил хадж, – и это случится безо всякой назойливости с моей стороны! И что же? Вот я, ничтожный раб милостивого Аль-Малику,[30] через несколько дней окажусь в Святом городе!

– Чего? Ты мой раб, говнюк, а не какого-то там Альмалика, – мрачно прохрипел Лайс и сплюнул под стремя.

– Слезай, – тихо сказал Тарег.

– Чего?!

Через некоторое время аз-Захири сумел-таки устроиться в седле и даже перестал рассыпаться в благодарностях, потирающий ушибленный при падении с хадбана зад Лайс взгромоздился на верблюда, а Тарег взял коня под уздцы и повел вперед.

– Ну надо же, какое богатство речи! – воскликнул аз-Захири. – Вы слышали, о юноша? «Лядащий»! Какое емкое слово! Услышал бы я его в столице? Нет! А все остальные слова, не столь изящные по смыслу, но точные и красноречивые, что этот благородный юноша произнес при падении с лошади, – я их тоже услышал впервые! Как жаль, что калам и бумага остались во вьюке! Да и писать в седле несподручно! Боюсь, я все перезабуду к тому времени, как доберусь до письменных принадлежностей!

– Ничего, о шейх. Я все запомнил, – усмехнулся Тарег и прищурился на горизонт.

Вдали, по левую руку, из жаркого марева вставали неровные желто-серые горные зубцы – Асир. В низкой седловине, там, где хребет проседал, соединяясь с Хиджазом, в длинной каменной долине их ждал Город. Медина.

5 Перекрестки Медины

Их троица (хотя на самом деле в Медину шло не трое, а пятеро – считая верблюда и хадбана, а учитывая отвратительный нрав обеих скотин, то горбатого и копытного следовало считать за троих, а потому их получалось уже несметное количество, и ведь не к кому даже было обратиться с мольбою сократить это странное число ртов и неприкаянных душ) – так вот, их троица прошла через аль-Куфас без приключений.

Оазис встретил тишиной. Вдоль улицы тянулись дома – все как один обвалившиеся. Сразу за фасадами вставали не очень подросшие, робкие пальмы, словно дома были поддельными, а улицы ненастоящими. Проломы в глинобитных стенах обнажали крохотные клетушки с земляными полами. Забранные деревянными – крест-накрест – рамами оконца светились насквозь: за ними не было второй стены, кирпичная кладка беспорядочной грудой съехала в сад, придавив ближайшие пальмы.

И ни единой души. На кладбище – красновато-желтой пустоши с плавными холмиками, над каждым холмиком по обломку камня – свежих могил тоже не обнаружилось. Впрочем, аллатины «глазки», столь памятные по Хайбару, тоже не встретились. Обобрав никнущие пальмы от фиников, троица двинулась дальше по караванной дороге.