Сторож брату своему

Обойдя низкий столик, аль-Амин прошел по ковру. И через пять шагов остановился прямо перед склоненной черноволосой головой.

Постукивая загнутым носком изящного башмака, он некоторое время смотрел на застывшее у его ног существо. Мрамор по-зимнему холодил подошвы ног сквозь тонкую ткань туфель.

Аль-Амин поднял ногу и легонько пихнул нерегиля в белое плечо:

– Почему ты надел одежды этого цвета, о нечестивец? Тебе что, неизвестно, что перед халифом положено являться в цветах его дома и рода? Цвет Умейя – черный, слышишь, ты, подлая, наглая тварь!

В зале висела мертвая тишина, только фонтан шлепал струями где-то в ночном дворе.

– Отвечай, когда тебя спрашивают, ты, неверная собака!

Откуда-то справа все-таки донесся тихий вздох ужаса. Аль-Амин улыбнулся еще шире и снова пихнул нерегиля ногой – уже почувствительнее.

И тихо проговорил:

– За то, что ты сделал в… пещере, еще заплатишь. А это тебе за заботу о моем хрупком здоровье, сволочь. И за то, что в городе похозяйничал без моего дозволения. Я тебе покажу-ууу…

И во всеуслышание объявил:

– Подобное нарушений приличий неслыханно!

Простертый у его ног нерегиль сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

Гости сидели, не шевелясь и даже не дыша. Торжествующе обведя глазами застывший в ужасе зал, аль-Амин с показным вздохом смирения покачал головой:

– Но так и быть, Тарик, я прощу тебя – на первый раз. Хотя, по совести, тебя следовало бы наказать палками за подобную наглость.

Ему показалось, что белые-белые руки под белой-белой тканью задрожали. Подожди, это еще не все, сучий сын.

И аль-Амин пододвинул расшитую золотом туфлю к самому лбу самийа. И громко объявил:

– Во имя Всевышнего, милостивого, прощающего, я извиню тебе эту оплошность. Целуй в благодарность туфлю, Тарик.

Он не ошибся – нерегиля трясло, и весьма ощутимо.

– Целуй туфлю, сволочь… – прошептал аль-Амин, глядя на униженно распростертую на полу, дрожащую от бессильной злобы тварь. – Я приказываю, Тарик, – ласково улыбнулся он – и снова легонько пихнул белое костлявое плечо. – Ну?..

С довольной улыбкой он пронаблюдал, как нерегиль оторвал лоб от пола. Крупная дрожь била его с ног до головы, намертво сжавшиеся кулаки пристукивали о мрамор. Аль-Амин спокойно ждал, улыбаясь.

Тарик немного подался вперед – и черные волосы накрыли сафьян чуть выставленной вперед туфли халифа. Почувствовав, как к затянутой в тонкую ткань ступне прикоснулось что-то ледяное, аль-Амин вздрогнул и едва не отдернул ногу – тьфу ты, гадость какая, у него губы холоднее, чем у покойника… Ш-шайтан…

Нерегиль тем временем снова уткнулся лбом в мрамор. Злорадно ухмыльнувшись, аль-Амин сказал:

– Хватит тебе бездельничать в Фейсале. Отправляйся заниматься делом, ради которого тебя разбудили, ты, старый ленивый кот. Думай, как разбить нечестивых карматов. Поезжай в Харат – там тебя будут ждать военачальники. Через месяц мы туда пожалуем сами, и ты отчитаешься во всех предпринятых действиях! Ты понял меня, самийа?

Тарик, не поднимая головы, кивнул. Аль-Амин, хмыкнув, снова пихнул его ногой в плечо:

– А теперь – вон отсюда, сволочь. Не хватало мне на пиру твоей гадкой бледной морды!..

Зал отозвался тихим стоном. Аль-Амин заметил, что некоторые из гостей отвернулись и закрыли ладонями лица. Крутанувшись на каблуках, халиф повернулся и пошел на свое место. Когда он, плюхнувшись на подушку, снова посмотрел на голый серый мрамор перед коврами, там уже никого не было.

– Играйте! – рявкнул аль-Амин лютнисткам. – Или вы не рады, что эмир верующих сидит с вами в собрании?!

Спавшие с лица рабыни схватились за инструменты. Зазвучала музыка – и через несколько мгновений зал оттаял. Люди встряхнулись, как ото сна, потянулись к блюдам и к вину, зашушукались.

Аль-Амин удовлетворенно улыбнулся. Вот так, сукины дети. Вот кто у вас господин, понятно? Встретившись взглядом с Шамсом ибн Микалом, Мухаммад прищурился. Наместник тут же ныркнул глазами в блюдо с пловом. Ему все было понятно. Ну и прекрасно.

* * *

Фонтана на площади у Ибрагимовых ворот почти не было видно: праздничные огни погасили, и город ушел во тьму, как в черный омут.

Только с высоты замкового утеса что-то помигивало – там еще дергались под ветром огоньки факелов. Гулкие порывы доносили нежные звуки кануна. Халиф-пропойца все никак не унимался – ему и невдомек было, почему приветственные огни затушили. Впрочем, он этого наверняка не заметил – слишком занят был либо вином, либо мальчишками.

А горожане заливали водой костры, сливали горящее масло из ковшей, опрокидывали жаровни, задували и прихватывали пальцами фитильки ламп и свечей – все до единого. Сейчас Фейсала тонула в ночи, показывая скалам джиннов и пустыне, что получила страшное известие: варвар, ашшаритское отродье, оскорбил бессмертного. Прогнал и унизил духа-хранителя, отплатив черной неблагодарностью за помощь и верную службу. И словно этого было мало – приказал схватить и казнить невинные души, чудом вырванные из пасти аждахака, – об этом только что объявили на площади. Воистину, над городом смыкалась ночь Ахримана, ночь духа тьмы и злобы.