Страда

Часу в восьмом вечера отправились в «городище». Солнце еще не село, а в небе уже стоит половинка бледной луны. Мы идем так называемой нижней дорогой, между простершимися к озеру лугами и крутой, длинной грядой, по склону которой уходят вверх поля.

Городище открылось неожиданно за поворотом.

Два оврага устьями своими выходят на топкую лужайку, уже скошенную, с одиноким стогом сена. Лужайка эта — часть бывших здесь некогда сплошных болот, достигающих озера. Теперь эти болота местами осушены, местами же непроходимы, как и тысячу лет назад. Овраги разделяются длинным и высоким холмом с узким лобастым склоном. Склоны оврагов и холма поросли орешником. Овраги, извиваясь, тянутся далеко в глубь полей.

На этом холме, должно быть, и было городище — древнее поселение, вероятно Ужбол, сперва — мирянский, а потом и княжеский.

Холм с одной стороны защищен был болотом, с двух других — оврагами, и только третью сторону, обращенную к полю, приходилось оборонять. По тем временем это было превосходное естественное укрепление. Впрочем, судя по тому, как округл и ровен спускающийся к лужайке склон холма, кое-что здесь сделано было руками человека. Был, надо полагать, на холме и крепкий тын, за которым отсиживались от неожиданно нагрянувшего врага. Можно и не знать, что это городище, и все равно догадаться, что здесь было укрепленное поселение. Многое здесь отдаленно напоминает крепостные валы.

На лужайке и в устьях оврагов сыро и холодно.

А на холме, как я считаю, в самом городище, тепло. Всюду здесь кудрявится орешник и светлеют среди листвы пучки еще не созревших орехов. Множество цветов: иван-чай, ромашка, колокольчики, мышиный горошек… Холм обширен, как бы утюгом врезается он в заболоченную лужайку, надежно охраняют его глубокие овраги.

Древняя здесь земля!..

* * *

На дороге в Ужбол меня окликает Виктор, старший сын Натальи Кузьминичны. Он ведет трактор «Беларусь», к которому прицеплена тележка. Тракторист сидит рядом с Виктором, уступил ему баранку, и тот горд, приглашает меня сесть в тележку. Виктор работает учетчиком тракторной бригады, а сейчас, объясняет он мне, они отвозили сено в счет госпоставок.

В начале мая Виктор вернулся домой из Донбасса, где жил последние два года. В колхоз вступать он не хотел, боялся, что заставят работать на лошади, да и вообще считал колхозную работу «низкой». Он вскопал матери всю усадьбу, разделал и набил навозом гряды, Я как раз приезжал тогда в Ужбол и помню, как Николай Леонидович предлагал Виктору вступить в колхоз, работать молотобойцем, чтобы выучиться на кузнеца. Но Виктор все не решался. Ему двадцать семь лет, сложения он могучего, удивительно силен и добродушен. Он еще не женат, никак не выберет невесты, хотя на примете и есть одна девушка из дальнего лесного района, из «леснины», как говорит Наталья Кузьминична. Девушка эта работает там колхозным счетоводом, за Виктора пошла бы с охотой. Но он все раздумывает, не решается. Работой своей в тракторной бригаде, видать по всему, он увлекся, старается изучить все виды тракторов и не без гордости рассказывает мне сейчас, что ездил уже на всех тракторах, кроме ДТ-54. Виктор ходит еще и на покос вместо матери, помогает ей на усадьбе. Судя по всему, он заработает немало хлеба и денег. А сена — и как учетчик, и за косьбу — уже и сейчас много заработал. Специальности у него почти нет, и в городе он заработает куда меньше, нежели в колхозе, особенно если учесть доход с усадьбы. Наталья Кузьминична, сообразив, что весна нынче поздняя и холодная, мало посадила огурцов и помидоров; неурожай на них будет, зато луку посадила уйму. По всем приметам, ей известным, лук должен был уродиться. И верно, лук уродился на славу. Она выручит за него тысяч десять. Вот если бы так могли планировать и председатели колхозов!

А с усадьбы, мне кажется, и началась перемена судьбы Виктора.

В марте нынешнего года зашел ко мне в Ужбол Иван Федосеевич. Он задержался и заночевал, а утром, лежа на печи, завел с Натальей Кузьминичной несколько ленивый, как бы праздный разговор.

«Ты кто, — спросил, — колхозница или избе своей сторож?»

Чувствуя себя как бы ответственным и за Наталью Кузьминичну и за Ивана Федосеевича и желая как-то сгладить неловкость этого разговора, я поспешил сказать, что Наталья Кузьминична больна и работать в колхозе ей врачи не разрешают. Но Иван Федосеевич не унимался. Он спросил, есть ли у Натальи Кузьминичны дети, а когда узнал, что один ее сын в армии, но есть еще и другой, в Донбассе, то совершенно спокойно рассудил:

«Был бы я у вас председателем, отрезал бы половину усадьбы, или пускай сын возвращается в колхоз. Не оставил бы тебе сорок пять соток».

«Это как же? — несколько даже растерялась Наталья Кузьминична. — Кто бы тебе позволил?»

«А вот так. Собранием бы решили».

«Да мы бы тебя, такого, с председателей прогнали».

Тут настала очередь удивляться могущественному Ивану Федосеевичу, с которым любогостицкие колхозники не посмеют так разговаривать, с которым и начальство говорит почтительно, выбирая выражения. Он спросил с удивлением:

«Это как же прогнали бы?»