Страда

Андрей Владимирович не ожидал, что в первый же приезд ему придется ходить по болотам, и потому был не в сапогах, а в туфлях. Но отказываться было не совсем удобно, и он пошел. Встретилось им одно очень топкое место, обойти его нельзя было, но и в туфлях лезть в болото тоже не хотелось.

Тут председатель колхоза неожиданно наклонился и коротко предложил: «Полезай!» — «То есть как это полезай?» — удивился Андрей Владимирович. «А вот так. На закорки!» И понес мелиоратора через болото. Очень характерна для Ивана Федосеевича та естественность и простота, с которой он это сделал. А что до рассказа старушки о его жестоком нраве, то тут, мне представляется, дело обстоит так.

Иван Федосеевич действительно вспыльчив, люто ненавидит лодырей и расхитителей колхозного добра. С такого рода людьми он бывает груб, а честных колхозников уважает, хотя при некоторой жесткости характера своего не всегда найдет доброе слово. Но таким вот старушкам нравится, я думаю, творить легенду о крутом нраве председателя. Это как бы освещает их существование неким романтизмом, придает им своеобразную исключительность: мы, мол, не как другие прочие люди, и председатель-то у нас особенный…

* * *

Про райгородского крестьянина говорят, что он посадил редьку, а вырастил морковь. В поговорке этой как бы два смысла: она свидетельствует об удивительном мастерстве здешних огородников и еще о том, что народ здесь на диво смышленый, оборотистый…

* * *

Жарко. Пахнет сгоревшей листвой. Над Ужболом с раннего утра стоит немолчный шум машин: гудят мчащиеся по дороге грузовики, рокочет бульдозер, который чистит пруд и отвозит вынутый ил на парники, постукивают и в поле какие-то машины.

Наталья Кузминична, раскрасневшаяся, пришла к обеду с лугов и говорит: «Над селом только шум идет, кто чего делает — и косят, и жнут, и пашут, и сеют, и все машинами». Затем, не помню уж по какому поводу, она заметила: «Сначала рожь, потом мера!»

А за обедом принялась рассуждать:

«Всякой работе время свое. Сейчас вон сгребают, так это уж бабы пойдут, печи вытопив, — пока роса, не пойдешь ведь сгребать, вот и успеешь истопить печь. А в сенокос так и в четыре и в три часа выходили, тут уж ночью приходилось топить. Рожь серпами жнем, так печей-то утром и не топим: до десяти жнем, а в жару, когда жать нельзя — потечет рожь, тут уж мы топим печи. Когда жара свалит, снова жнем. Как же, всякой работе свое время. Клевер вот сгребать, так его утром надо, по росе, потому что потом его растопырит».

* * *

Серое, пасмурное утро. Изредка срывается мелкий дождик. Часу в восьмом приезжает райкомовский шофер, Петр Николаевич. У крыльца собирается народ — прощание, пожелания, приглашения приехать снова. Наконец, усевшись в «Победу», трогаем в сторону Москвы. Всю дорогу Петр Николаевич рассказывает разные разности: об Иване Федосеевиче, об Алексее Петровиче.

С Иваном Федосеевичем они земляки, соседи, оба из Угож. Оказывается, в молодости Иван Федосеевич был грозой всей округи: выпьет, бывало, засучит рукава, идет огромный, здоровый, рукастый… Все от него разбегаются: мол, Ванька гуляет. Тогда дрались кольями, а Иван выходил на противника с одними кулаками. Потом он пить бросил, остепенился, сейчас не пьет, хотя может выпить много. Рассказал Петр Николаевич об удивительной принципиальности Ивана Федосеевича, о том, как он родную дочь под суд отдал. Она работала в лавке, и случилась у нее недостача. Отец, конечно, мог бы внести недостающие деньги, благодаря его авторитету дело замяли бы, но он из принципиальности не захотел; так и отсидела дочь положенный срок. Вспомнил Петр Николаевич и о том, как Иван Федосеевич построил в Стрельцах дом для своей второй жены: первая-то выгнала его из дома. Лес для дома он сплавил в Стрельцы по реке, не взял в колхозе ни лошадей, ни машину, на что в подобных случаях имеет право любой мало-мальски работающий колхозник. И сплавлял-то он его потому, что уж сплав все запомнят и не станут говорить, что колхозники возили ему лес. И плотников он нанял в городе: ни один колхозник к бревну не прикоснулся. Но жить ему в этом доме не пришлось: мать этой женщины так и не разрешила дочери взять к себе в дом Ивана Федосеевича. И еще рассказал Петр Николаевич, как шел однажды Иван Федосеевич в райком, зацепился где-то и вырвал кусок из полы пальто; он хотел было пройти в таком виде к Алексею Петровичу, но секретарша, ужаснувшись, предложила ему зашить полу. Иван Федосеевич легонько отстранил ее: «Ничего, Федосеича знают».

Во всех этих рассказах угадывается творимая легенда.