Страда

Цыпушки зачиликвают во дворе и тайными ходами, с младенчества известными их маме, проникнут в огород. Люто ругаясь, привычно станут выгонять их, поднимая на крыло, бабы; кого-нибудь из девок обязательно чикнет забравшаяся под подол оса, и забегает девка по огороду, без разбору топча овощь. Парни, зубоскалы, домогаться начнут, чтобы показала им укушенное место, сулясь вытащить жальце. Девка — существо притчеватое, за насмешку над ней бог сурово наказывает: во время сенокоса нашлет выгнанного из травы, угорелого на солнце шершня, и своротит он морду набок главному просмешнику. Девки по очереди целовать укушенного в пухлую щеку примутся, исцеляя страдальца таким манером.

Да, если бы судьба отпустила мальчику только эти радости — и на том поклон ей земной и спасибо вечное! Но она щедрой у него оказалась и подарила ему в детстве еще и такое, чего не каждому и во взрослой-то жизни выпадает…

* * *

Опустившись на корточки, мальчик высматривает сквозь межевые заросли свою главную тайну. В частом, отвесно падающем травяном дожде находит он просвет — это тропка, ведущая к соседям. В просеке бурьяна, сомкнувшегося вверху, слабо мерцает, множится отблеск света.

Там, за окном в соседской избе, при свете лампы расчесывает волосы девочка, белые, мягкие, словно пух одувана. Он не видит девочку и окно не видит, но знает, что девочку помыли в бане и она расчесывает волосы, глядясь в старое большое зеркало, занимающее весь простенок. В недвижной глуби зеркала плавают звездочки, жуки клешнястые, паутина по краям зеркала, похожая на траву, прихваченную инеем.

Оттуда, из бездонных глубин зеркала, из растений, белых и недвижных, надвигается и смотрит на девочку другая девочка, лобастая, худющая, с широким ярким ртом и в страхе расширенными, подавшимися вперед глазами. Такие глаза у детей бывают, когда им оспу на руке железкой процарапывают. Девочка водит гребнем по белым волосам, рассыпавшимся на костлявые плечи, на дугами выступившие ключицы, и в волосах посверкивают искры — аж дух захватывает от такой дьявольщины.

Девочка появилась в жизни мальчика так, как и должны появляться женщины-присухи на пути мужчин, — ошеломляюще непостижимым наваждением.

Он чем-то занимался на задах огорода, возле боча-жины: может, луковки саранок копал, может, пикульку мастерил, может, медуницу рвал, может, ершей собирался рыбачить и сучил леску из кудели, привязав ее к жердям. И вдруг что-то почувствовал.

Он оторвался от дела, поднял голову и увидел ЕЕ!

На старой, изжитой траве, под которой пробудилась уже новая щетинка зелени, по другую сторону лога, заполненного до краев мутной водою, стояла и плакала девочка в синем платьишке. Сердце мальчика сжалось от насквозь его пронзившей жалости — очень уж крупные слезы катились по лицу девочки и скапливались в некрасиво сморщенных алых губах. Да и худа, шибко худа была девочка, хворая, видать. А хворых мальчик жалел, потому что сам всю зиму «на ладан дышал». В руке девочка держала такие же, как ее платье, синие цветы в белом крапе. Присмотревшись, он различил — девочкино платье тоже в крапе и с белой оборкой, да полиняло от стирки платье, и белое на нем осинилось.

Девочка стояла меж толстых льдин, и перед нею из воды остро торчали вершинки тальника, и верба уже сорила пух, по березнику, обглоданному козами, порс-нули зеленые брызги и мохнато цвела боярка. Выше, над самой головой девочки, сияло ослепительное солнце, на назьме, вывезенном за лог, дрались воробьи, катаясь клубком, и, когда упали в холодную воду, сразу рассыпались по кустам и как ни в чем не бывало принялись сушить себя клювами.

По логу брели парень и мужик, волоча за собой сеть-одноперстку. Мужик был пьяный, спотыкался, валясь боком в воду, и обожженно взвывал. Бордовая рубаха кровяным пузырем вздувалась и всплывала за спиной мужика. А парень обрывисто выкрикивал, точнее, вылаивал: «Жми! Дави водило ко дну! Не путай сеть! Пьянай? Пьянай, зараза! А-а-апустим!»

В конце лога, тонко залитое водой, свежее мелкотравье кипело от икряной сороги, и мужик с парнем затеяли черпануть рыбу сеткой. Девочка не понимала их намерений, боялась, что они утонут.

* * *

Зарыбачили сорогу мужик с парнем или нет? Дошли до вершины лога или запутали и порвали сеть об корягу — мальчик не запомнил. Но девочка в синем платье, с букетом диких ирисов, растущих за логом, возле муравейника, заняла в мальчике место навечно и часто являлась ему потом, но не одна, а вместе с теми подробностями, которые задели его глаза и укатились в глубину памяти: грязная сверху льдина, стеклянно роняющая звонкие палочки и капли наземь; вода, ревущая в устье лога и смывающая рыхлый яр; корова, переставшая жевать и тупо уставившаяся на рыбаков; пастух, козырьком приложивший руку ко лбу и тоже наблюдающий за рыбацким процессом; боярка, мохнато цветущая над головой девочки; шмель, что спутал девочку с медовым цветком и шарился хоботком в пушистых ее волосах, и застрявший в горле мальчика крик: «Акусит!»