Страдание

— Он разговаривает по телефону в соседней комнате, — ответил Нечестивец, и в его голосе слышалась какая-то не вполне понятная интонация. С кем бы там не говорил Жан-Клод, он ему не нравился.

У Миши не возникло проблем вслух высказывать то, что ему не нравилось:

— Наш Господин и Мастер разговаривает с мужеложцем, который делает из него подкаблучника.

— Мужеложцем? — переспросила я.

— Он говорит с Ашером, — ответил Нечестивец. — Но я бы не хотел, чтобы Жан-Клод услышал как ты отзываешься о его возлюбленном, Миша.

— Постой-ка, нельзя же одновременно быть мужеложцем и подкаблучником, или это сленг поменялся? — спросила я.

— Сленг не менялся, просто он пытался посильнее задеть, — ответил Истина, и кинул на другого вампира недружелюбный взгляд.

Я пошла к вампиру и большому медведю, его партнеру:

— Насчет части про мужеложца спорить не буду, но не был бы он в таком случае подхуичником?

Миша посмотрел на меня; он знал, что я над ним подшучивала, но не совсем был уверен как именно. Я заметила, что почти у всех старых вампиров проблемы с современным сленгом; даже у тех, кто освоил кое-что из него, не смог охватить его весь. Сленг не особо хорошо путешествует с одного языка на другой.

Истина был у меня за спиной, а Нечестивец шел меж гробов, стоящих вдоль огромного стола для переговоров, который занимал почти все пространство в центре комнаты. Были еще тахта и кофейный столик, сдвинутые к стене, чтобы освободить место для гробов. Мини-кухня была стационарной, поэтому осталась там, где была установлена.

— Тот факт, что наш Темный Мастер умоляет этого мужеложца вернуться в Сент-Луис компрометирует всех нас.

— Я позволила тебе раз его так назвать, — сказала я. — И дала понять, что мне это не понравилось, но может я слишком устала для тонкостей.

— Ты сама сказала, что не можешь спорить с частью про мужеложство на его счет, — сказал Миша.

— Чем мы все занимаемся наедине в наших спальнях тебя не касается, если только ты не наш любовник, а так как ты им не являешься, то какое тебе дело что мы делаем, или с кем?

— Это оскорбление для всех нас, кто зовет его своим принцем, что он позволяет другому мужчине так себя использовать.

Я нахмурилась, глядя на него:

— Так ты недоволен тем, что, по твоему мнению, Жан-Клод подставляется Ашеру?

Миша, казалось, задумался над этим, а потом кивнул:

— Никогда не слышал, чтобы это так называли, но при данных обстоятельствах термин вполне подходит.

Я улыбнулась, почти засмеявшись, и была слишком уставшей для того, чтобы удержать в себе то, о чем думала:

— Что ж, Миша, если тебя только это волнует, то можешь расслабиться. Жан-Клод не подставляется Ашеру, это он покрывает его, а не наоборот. — Тот факт, что я использовала термины БДСМ, которые имели мало общего с сексом как таковым, гомосексуальным или традиционным, был сложным для понимания вампира, слишком сложным.

— Ты хочешь сказать, что Жан-Клод использует иго, но не используется им?

— Если хочешь выразиться так, то да. — Я достаточно взяла себя в руки, чтобы не сказать «Насколько мне известно, пока я с ними». Если они и меняются ролями, когда меня с ними нет, то это их дело, да и вообще не уверена, что это меня волнует, хотя и не видела как они меняются местами, но это не значило… а, черт. Я слишком устала, чтобы волноваться о чем-то, что меня больше не беспокоило.

— Знаешь, Миша, — сказала я. — Я люблю мужчин. Мне нравится наблюдать за моими возлюбленными, когда они вместе, зная, что позже вся эта сила и красота будет направлена на меня, так что перестать быть таким гомофобом. Я пиздец как устала, чтобы сегодня разгребать еще и это.

Не знаю, что он собирался ответить, потому что за ним открылась дверь и в комнату вошел Жан-Клод. Миша посмотрел на нас и этого взгляда было достаточно. Он бы никогда не сказал Жан-Клоду то, что только что сказал мне. Бывший член Арлекина мог говорить всякие гадости о Жан-Клоде и Ашере, но сказал он их только мне, а значит, он не особо меня уважает. Он боялся того, что мог сделать Жан-Клод, но не того, что могла сделать я. Я оставила эту мысль на потом, когда не буду никакущей и покрытой засыхающей кровью и кусочками мертвых, которых я же и помогла умертвить.

Глаза Жан-Клода расширились, но совсем немного.

— Ma petite, я вижу, у тебя выдалась нелегкая ночка.

Его французский акцент был очень явным, такое случалось нечасто — и лишь тогда, когда он испытывал сильные чувства, которые не мог скрыть, хотя и пытался. Я была ему признательна за эту попытку, потому что этот акцент означал: он сказал то, что было вариацией: «Ты покрыта кровью и кое-чем похуже, а значит ты была в страшной опасности, и скорее всего, едва не умерла… снова! Как ты можешь продолжать вот так рисковать собой, когда я так сильно люблю тебя?» Но вместо того, чтобы скандалить, он лишь скользнул ко мне, протягивая руки так грациозно, будто собирался со мной танцевать, когда окажется вплотную ко мне.