Я уже открыла рот, чтобы отрицать это, но как я могла? Я была обузой для нее всю нашу жизнь, я мешала ей заводить друзей, встречаться с парнями. Мое недоверие к миру заставляло ее тоже сдерживать себя. И когда мы приехали сюда, на землю, которая всегда должна была стать нашей, я по-прежнему сдерживала ее, ограждая от мира, когда могла, и сопротивляясь ему, когда приходилось. Разве она пережила бы хоть половину из того, что мы пережили из-за Наследников, если бы я не противостояла им на каждом шагу? Или она нашла бы путь к миру намного раньше?
— Она сделала свой выбор, — кричала испещренная шрамами девочка, которую я не хотела принимать за меня, она поднялась на ноги и направилась ко мне, тонкая ночная рубашка, в которую она была одета, открывала все больше шрамов на ее руках и ногах. Они были жестокими, вульгарными, они были правдой обо мне. — И это была не ты, не так ли?
Железный комок застрял в моем горле, пока я боролась с болью, которую причинили мне эти слова, боролась с воспоминаниями о том, как Дарси отвергла меня в том тронном зале после всего, чем я рисковала, чтобы воссоединить нас. Я провела недели после битвы, пытаясь вернуться к ней, отчаянно пытаясь спасти ее, но узнала, что она не нуждалась и не хотела, чтобы я ее спасала. Она сделала свой собственный выбор, она шла своим путем. И, несмотря на его жестокость, она решила придерживаться его, а не возвращаться ко мне.
— Ты бы вырезала серебро из ее глаз? — промурлыкала изрезанная шрамами я, и я почувствовала эмоции, которые она пыталась выманить из меня, ревность, которую она пыталась разжечь. — Ты бы воткнула нож между ребер ее пары в темноте?
— Конечно, нет, — зашипела я, крепче сжимая меч, когда она подошла еще ближе.
— Ты не позволяла себе заметить этого раньше, не так ли? Когда у тебя был собственный мужчина, чтобы отвлечь тебя, ты изо всех сил старалась не замечать этого, но оно всегда было там, не так ли? Тот выбор, который она сделала. Она лгала и лгала тебе, бросила тебя одну на долгие месяцы и наблюдала, как ты разбиваешься вдребезги, вместо того, чтобы отдать свою правду. Тогда она тоже выбрала его. А тебя оставила гнить в реальности того, кто ты есть, кем ты всегда была.
— И кем же? — прошептала я, слеза скатилась по моей щеке, пока ее слова резали меня, резали меня там, где лежали шрамы, которыми была отмечена ее собственная кожа, и прокладывали себе путь под моими костями.
— Бремя. Нежеланная. Эгоистичная. Одинокая.
Я почти сморщилась от такой оценки того, кем я была, кем я была в глубине себя, но когда я почувствовала, как туман клубится вокруг моих ног, как костры, которые я разожгла, угасают вокруг меня, голос эхом отозвался в моем сознании. Душа, связанная с моей через любовь, смерть, горе и надежду. Моя вторая половинка. Моя причина бороться так упорно, как я это делала.
Клятва, которую она дала мне, когда я действительно находилась в том возрасте, в каком это существо с моим лицом сейчас изображало себя. Обещание, что никто и ничто не нужно ей больше, чем я. Глубокие, нерушимые, основы нас обоих. И я не собиралась позволить этому созданию лжи превратить мою собственную неуверенность в свое крушение.
— Здесь есть проблемка с тактикой, которую ты пытаешься применить ко мне, — прорычала я, отталкивая от себя все это отчаяние, ненависть к себе и душевную боль, разжигая внутри себя огонь гнева, который я вынашивала так чертовски долго, что готова была сгореть от него.
— О? — спросила девушка, наклонив голову, словно сомневаясь во мне, но ее уловки больше не срабатывали. Это были пустяки, бессмысленные, мелкие неуверенности ребенка, но они даже близко не были похожи на правду о женщине, которой я стала.
— Ты полагаешь, что я предпочту умереть здесь, пожертвовать собой во имя нее, освободить ее от бремени моего груза на ее шее.
— Не так ли? — ворковала она, что-то нечестивое мелькнуло в ее глазах, когда ее босые ноги шагнули ближе. — Разве ты не ляжешь здесь и не освободишь ее? Или твой эгоизм будет расти и расти, пока не поглотит вас обоих? Проклянешь ли ты ее еще больше, чем она уже проклята?
— Моя любовь к ней эгоистична, — прорычала я в знак согласия. — И я не героиня. Возможно, если бы я был героиней, я