Страдания юного Зингера

на дворе — кровавый снег,

в снег уткнулся человек —

никуда не делся.

— Что это? — без сомнения деланно испугался Писатель. — Вы, милостивый государь, не только инженер, но еще и чревовещатель?

Гость смущенно вынул из кармана пальто транзистор.

— Извините. Должно быть, нечаянно задел, вот и включилось… Это… да, впрочем, неважно, как оно называется… Так сказать, одно из чудес техники двадцатого века…

— Позвольте полюбопытствовать. — Писатель повертел транзистор в руках, поднес к уху. — Занятная игрушка. Может, оставите на память?.. Впрочем, нет, зачем она мне? — Вернул транзистор посетителю. — Я так понял, что и в ваш век техники стихи будут продолжать писать? Это же замечательно! — Он вновь остановился у стола, взял в руки наполовину исписанный листок. — Значит, время моей жизни истекает… Сегодня ночью… Другого времени у меня уже не будет…

Оба — и Гость, и Писатель — взглянули в окно. Уже начало смеркаться. В каком столетии?

— Мне пора уходить, — сказал посетитель шепотом. — Время вам сейчас дорого, как никогда.

— Да, — словно эхо, отозвался Писатель, но голос его был ясен и чист. — Я должен еще поработать. Привести в порядок кое-какие бумаги… Значит, здесь, за столом… И все-таки, — Писатель поднял глаза на Гостя, — я задержу вас еще на минуту. Подождите меня, — и вышел.

Печальный посетитель, сгорбившись, остался стоять у чужого письменного стола.

Вскоре хозяин вернулся с двумя бокалами и бутылкой французского «Шампанского»:

— Давайте-ка выпьем на прощание по бокалу.

Выпили молча.

— Прощайте, — сказал Гость тихо.

— Прощайте, мой милый. — Писатель говорил, глядя прямо в глаза посетителя. — Поверьте, я по достоинству оценил вашу готовность принести себя в жертву. Мне неведомо: какова будет ваша дальнейшая судьба. Но я бы очень хотел, чтобы вы пережили нынешнюю ночь. В вашем, в двадцатом, столетии. И чтобы жили вы еще долгие-долгие годы. И не роптали бы на свою судьбу. Ведь жизнь никогда не бывает никчемной. Не забывайте об этом. А нынешняя ночь… Хочу надеяться, что и я не окажусь трусом в последнюю минуту… Ну, а теперь, дорогой мой, и в самом деле — прощайте. Навсегда! Теперь не будет встречи даже и через столетие.

«…тана. Пусть будут сильные страсти. Пусть будут сильные страдания. Да, да, страдания, мучения, но — истинные!

— Вы призываете на Землю ад, — ее собеседник горько улыбнулся. — Но скажите, вы не задумывались: если такое произойдет — не убоитесь ли вы первая? А что касается Князя Тьмы… Может быть, он и ходит уже по нашей грешной Земле. Но главное: слугам его — имя «легион». И где, в каком аду найдете вы таких бесстрашных, на всё готовых, маленьких чертей?!

Происходил данный разговор в августе 1991 года…»

На этих словах роман «Дневник диавола» обрывался.

Те, кто готовил роман к печати, сочли одну цифру в дате, в последней, недописанной фразе, случайной опиской. И с легким сердцем изменили ее…

Чернуха белых ночей

Пессимистическая комедия

Мой младший брат Ростислав развелся с женой. Разводился он — курам на смех бестолково, но всерьез и быстро, и в результате поспешного обмена оказался в коммуналке доходного дома — в самой что ни на есть достоевской части Петербурга: неподалеку от Сенной, по правую руку от канала — или, как писал сам Достоевский, канавы. Я не помогал брату переезжать — был болен; да, по правде сказать, Ростиславу и перевозить-то на новую квартиру практически нечего было: нажитое добро он рыцарски отдал жене — лишь бы ноги побыстрее унести…

Поправившись, я поехал взглянуть на новое гнездышко брата.

Лет, наверное, пять не был я в этой части города. С тех пор, как стал жить в «спальном» районе Ленинграда, я редко бываю в Петербурге. Шел от метро по Сенной и смотрел на все вокруг с какой-то мучительной грустью и судорожной радостью. Да, конечно, радостно было вновь очутиться в старом городе, так хорошо знакомом с детства. А грустно — оттого, что все выглядело жалко и сиро. Печальными глазами смотрели старые дома. И тротуар, и мостовые разбиты — выбоины да колдобины. А грязь?! Господи, ведь не было такой грязи в нашем детстве, не было. Да и при Достоевском, вероятно, не было тоже.

Начало июня — пора белых ночей. Но небо в этот вечер затянуло тучами — их брюхо наливалось кровью заката, — и поэтому в городе было не очень-то бело. А на душе у меня — тревожно.

Брат меня ждал.