Страдания князя Штерненгоха

Никогда не считавший себя беллетристом, он вошел в историю чешской литературы как один из самых оригинальных авторов — благодаря не только неповторимому стилю, но и все той же цельности личности. Климе неизвестны литературные конвенции, «память жанра», запретные темы. Никто до него по-чешски с такой силой и откровенностью не писал о парадоксах сна и реальности, самых темных закоулках человеческой психики, сексе и посмертной жизни. Рассказы Климы, его повести «Славная Немезида», «Страдания князя Штерненгоха», два огромных незавершенных романа (один так и называется — «Большой роман»), по словам чешского литературоведа Ф. Вшетечки, представляют собой «с точки зрения развития чешской литературы полное отрицание всех тематических, сюжетных и идейных привычек… их однозначное отвержение». В то же время, как ни парадоксально, он становится одним из столпов своеобразной чешской литературной традиции, суть которой — в разработке темы реакции человека на абсурдный мир, и, прежде всего, игры, юмора как одного из средств обращения с этим миром, низведения его до несерьезности. Эту традицию можно выделить, сопоставив творчество Климы не только с его современниками — например, стилистически и биографически в чем-то близкими Ярославом Гашеком и Йозефом Вахалом, — но и с Богумилом Грабалом, считавшим Климу своим литературным и духовным учителем и немало сделавшим для распространения его «культа».

Перед смертью Клима успел подготовить к печати несколько текстов, первым из которых (уже в год смерти автора) увидело свет «гротеск-романетто» «Страдания князя Штерненгоха» — одно из немногих законченных «больших» его произведений. Нет, пожалуй, лучшего способа начать путешествие по миру, созданному Климой, чем чтение этой книги, которая, по оценке ее автора, «в 10 раз реалистичнее и отвратительнее, чем Золя, в 10 раз фантастичнее, чем Гофман, в 10 раз непристойнее, чем Казанова, в 10 раз извращеннее, чем Бодлер, в 10 раз пародичнее, чем Уайльд… короче говоря, non plus ultra неморальность, хулиганство и безумие». Красноречиво дополняет эту характеристику поступок членов профсоюза чешских учительниц, которые отказывались в 1928 году от подписки на книжную серию «Плеяда», в которой были опубликованы «Страдания…», поскольку «не покупают порнографию ради красивой обложки».

В «Собственном жизнеописании» — еще одном тексте Климы, включенном в первое издание его произведений на русском языке — философ, конечно, не мог предвидеть, «что будет после смерти» (как называется один из его рассказов), хотя и был уверен, что «судьба имеет на него свои планы». Посмертная судьба писателя Климы всех этих «планов» еще не открыла. Бум на издание Климы после отмены цензурных ограничений в начале 1990-х постепенно сменился вдумчивым изучением его наследия (издание Полного собрания сочинений Климы под редакцией французской исследовательницы Эрики Абрамс — пожалуй, наиболее амбициозный в хорошем смысле этого слова книгоиздательский проект в современной Чехии), результатом которого стало настоящее чудо — нахождение полного текста повести «Путь слепого змея за правдой», написанной на немецком языке Климой совместно с его другом Ф. Бёлером в годы первой мировой. Архив Климы, который до сих пор продолжают изучать литературоведы, — возможно, самое интересное явление чешской литературы в наши дни. И если существование нашего мира остается под вопросом, то мир философа Ладислава Климы, воплощенный в его художественных текстах, совершенно определенно живет и развивается, доказательством чего может служить и это издание.